Шемяка теснил и настырно вел клин вперед, к ханскому бунчуку. Меж коней и копий мелькал громадный деревянный крест, в задних рядах орды уже осаживали и пытались перестроиться.
— Москва-а-а-а!!! — врубились во фланги поместные.
Шемяке ударил навстречу ханский тумен, и Дима пропал из вида в круговерти сечи.
Глава 20
Рождение империи
Орду раскатали в блин.
Кованая рать прорвалась к ставке хана, в поднятой пыли и летавших по полю облаках порохового дыма конные сотни и тысячи сплелись в единый клубок, из которого выхода нет. Каким чудом Федька углядел, что рухнул подрубленный семихвостый бунчук, не знаю, но Пестрый велел трубить немедленную атаку пикейщикам.
Баталии городских полков под грохот барабанов и рев боевых дудок двинулись вперед. Перед ними вылетели многостволки Басенка и чисто по-махновски с разворота врезали по еще державшей строй ордынской коннице. А когда та попытались атаковать, пушки немедля убрались в просветы между баталиями, и степняки налетели на опущенные копья и залпы пищалей.
Пикейщики выдержали удар, замятня в центре поля втягивала в себя все больше и больше людей, но часть ордынцев, еще не стиснутая боем, поворачивала вспять коней, пуская через плечо последние стрелы и стремясь побыстрее выбраться из сечи.
Верхним нюхом почуяв, что пора, Федька взлетел на коня, выхватил саблю и, прежде, чем я успел его остановить, заорал:
— За мной! Москва-а-а-а!
И умчался, взметая пыль.
За ним, сверкая саблями, понеслись береговые сотни. Орда дрогнула, несколько мгновений колебалась, а потом рассыпалась и побежала. Началось избиение — поместные гнали супостатов до самой Оки и посекли почти всех.
А за Окой остатки чамбулов встретили рязанцы и касимовские… Тоненький ручеек вырвавшихся, как сообщали потом тезики, привел в Хаджи-Тархан не более полутора тысяч воинов.
На холм, под стяг Спаса, возвращались радостные и разгоряченные победители:
— Малый Бердяй убит!
— Нарус-белебей убит!
— Царевич Ахмат убит! А с ним тысяча басурман!
Перемазанный в своей и чужой крови Федька Палецкий-Пестрый бросил мне под ноги дорогущую саблю в бирюзе и золоте:
— Сказывают, царская!
Я оглядел густеющую толпу воевод и набольших: тяжело дышал Василий Сабуров, рядом с ним скалился белыми зубами Стрига-Оболенский, ковылял, опираясь на ратного, герой Битюга Беззубцев, с восторгом смотрел Илюха Головня, устало вытирал пот Леонтий Злоба, размазывая покрывшую лицо пыль в грязные разводы…
Подъезжали Вяземские, Сапеги, Мосальские, Чарторыйские, Сицкие…
Следом за шедшими в обнимку, ржущими и покрытыми пороховой копотью Образцом и Басенком явились новгородцы Овиновы, впереди которых Андрей Кутиха тащил тот самый бунчук…
— А где Шемяка? — нехорошо екнуло сердце.
И радость схлопнулась — мгновение все молча переглядывались, потом самые толковые зашипели команды, молодшие метнулись обратно, Волк вскочил в седло…
Где-то ржали кони и лязгало железо, покрикивали десятники, стонали раненые. А здесь, у шатра великого князя сделалось тихо, даже слышно, как хрустела под сапогами и рассыпалась в пыль сухая трава.
Мир пах полынью, солнцем, чабрецом и очень хотелось умереть.
Очень.
Потому, что Дима погиб, и я остался один.
Тело нашли через час, в куче убитых у ставки хана. Принесли его Волк, Ипатий, оглушенный в свалке и провалявшийся все время рядом с Шемякой, а еще Илюха Головня и его подручный Аким Татаров.
Белое без кровинки лицо, доспех со следами ударов, знакомый башлык на шее, расписные сафьянные сапоги. На одежде засохли черные пятна, на шитом золотом красном плаще кровь почти не видно, только пыль налипла. Кто достал Диму копьем сзади-справа, уже не узнать, и сорвать злость и горе не на ком. Я тяжело опустился на раскладной стулец:
— Стягом накройте… Великокняжеским…
Словно огромный кусок вырвали из меня. Как бы ни было трудно, как бы ни заедали дикие реалии XV века, всегда был рядом человек моего времени, соратник и товарищ. И вот хрен, нету.
Душило раскаянье, что после показной ссоры в Можайске мы так и не повидались, не посмеялись над тем, как развели Кичи-Мухаммеда. Ведь все, буквально все сработало, как хотели: пушки, вагенбург, пикейщики, тяжелая конница, легкие сотни, ловушка на Каширке. Все, кроме одного: зачем Дима полез в свалку сам?
Что-то маленькое упало в пыль рядом с носком сапога, я шевельнул головой, посмотреть, тут же плюхнулись еще две капли. Я что, плачу?