— Ещё один дурило...
Меж тем, гонец с сопровождающими добрался до указанного ему места, ещё издали заметив редкую цепь воинов в черных кафтанах — а чуть попозже и яркое пятно белоснежных одеяний государя-наследника Димитрия Иоанновича. Приблизившись к внешнему кругу охраны, троица послушно остановилась при виде вскинутой руки сотника, а потом и вовсе спешилась:
— Доброго здоровьичка, Пётр Лукич!..
— И тебе, Сергий, не хворать. С чем пожаловали?
Достав из поясного кошеля небольшой тул, посланник повернул десницу так, чтобы было хорошо видно тяжёлую печать алого сургуча. Моментально опознав оттиск личного перстня-печатки великого государя, сотник в ответ тут же низко поклонился — но освободить дорогу даже и не подумал. Впрочем, у него на то были весьма веские основания:
— Димитрий Иванович в полуденной молитве.
Это гонец уже заметил и сам — тринадцатилетний царственный отрок застыл на специально расстеленном для него коврике живой статуей, и только лёгкий ветерок время от времени шевелил тяжёлые пряди его серебряных волос. Чуть-чуть ссутулившись и преисполнившись терпеливого ожидания, посланник из Москвы понятливо кивнул и отошёл в сторонку, с умеренным любопытством оглядываясь по сторонам. А заодно пытаясь понять — отчего это старший из царевичей возжелал помолиться в чистом поле?.. Почти чистом: саженях в тридцати на восход посверкивал переливами свежей воды небольшой ручей, берущий своё начало в светлой берёзовой рощице — а на закат везде, куда доставал взгляд, виднелись потемневшие от времени пеньки и низенькая лесная поросль. Сам же наследник преклонил колени в середине удивительно сочного и яркого пятна густой травы, границы которого, между прочим, на диво точно указывали дремучие заросли сразу двух кустарников — боярышника и берсени. Причём, и это было первой странностью, они друг с другом не перемешивались, а росли этакими полукружьями, оставляя узкие проходы с двух сторон. А вторая странность заключалась в размерах и количестве колючек, торчащих во все стороны на тонких гибких ветках и побегах — их было так много, что создавалось впечатление этакого растительного "ёжика". Удивлённо хмыкнув, Сергий совсем было собрался обратиться за разъяснениями к сотнику — как его взгляд зацепился за стоящего в спокойном ожидании торгового гостя, чье имя в последнее время было сильно на слуху в стольной Москве. Многие завидовали Тимофею Викентьеву, богачеству его, удаче да оборотистости — а более всего тому, что он первый нашёл верную тропку к сердцу властного и молчаливого государя-наследника, раз за разом кланяясь ему дорогими либерейными редкостями. Некоторые, прикинув количество серебра, что потратил на это дело купец, исходили завистливой жёлчью — а другие, те что поумнее, чесали в затылках да искали его дружбы ну или хотя бы приязни. Потому что водилось у Тимофея одно из тех драгоценнейших колец, что давали возможность своему владельцу напрямую обратиться к осиянному великой благодатью целителю. И не просто обратиться, а с надеждой на излечение от чуть ли не смертельных хворей!.. Первое ходило лишь среди именитой знати, второе передавали меж детей боярских и мелких служилых дворян. Третье принадлежало сословию торговому, четвертое — духовенству, а пятое могло оказаться на пальце любого черносошного крестьянина... Ну, или какого посадского или городского ремесленника. Причём все знали — любой, пытавшийся нажиться на людском горе и нужде, будет лишён янтарного колечка. Можно было лишь передать его в дар, но никак не продать, или обменять на что-то ценное, либо каким иным способом потешить свою корысть. Исключение же из этого правила было только одно — хитроумный купец своими постоянными подношениями так задобрил старшего из царевичей, что тот время от времени награждал его кольцами тёмного янтаря, являвшимися, если можно так выразиться, дарами разового действия. То есть носящий его мог рассчитывать на исцеление — но кольца при этом лишался. Вспомнив некоторые слухи насчёт того, сколько именно серебра гость торговый просит с желающих приобрести кольцо, гонец кинул на любителя книг неприязненный взгляд и демонстративно сплюнул. На людской беде наживается!.. Этому сребролюбцу о душе бы подумать, а он вместо того вовсю канатные и ткацкие мастерские ставит, да иных купцов гостиной сотни щемит нещадно, продавая парусину чуть ли не дешевле конопли, из коей она и соткана...
Услышав какой-то невнятный звук со стороны одного из охранников, Сергий кинул в его сторону короткий взгляд — и тут же ощутил, как его пронизал словно бы тёплый ветерок, забравший с собой накопившуюся усталость. Резко повернув голову, гонец буквально прилип взглядом к фигуре рослого отрока, который как раз в этот момент одним плавным движением поднялся на ноги. Явно привычным жестом откинул тяжёлые пряди живого серебра назад, запрокинул красивое лицо к невозможной синеве бездонного неба...
— Теперь-то можно, Пётр Лукич?
— Нет.
Постояв немного, наследник великого государя медленно двинулся вдоль колючей боярышниковой "изгороди", время от времени легко касаясь её листков. Достав небольшой кинжал, он с заметным усилием срезал не особо толстую ветку, повертел её в руках и разочарованно отбросил прочь — после чего повторил все свои действия в отношении зарослей барсеня, только на сей раз, вместо чувства разочарования на его лице проявилось явное недовольство. Понять бы ещё, чем?.. Тем временем тринадцатилетний царевич вновь ненадолго замер на месте. Затем вернул клинок в ножны, сложил руки за спиной и прогулочным шагом вышел из странного пятна зелени, находясь при этом в лёгкой задумчивости. Чем ближе он подходил, тем сильнее чувствовалась исходящая от царственного отрока благодать — в груди разгорался невидимый огонь, тело наливалось силой и невероятной жаждой движения, а восприятие обострилось так, что!..
— Гонец.
Опомнившись после незаметного тычка в спину (спасибо сотнику!), мужчина согнулся в искренне-низком, и отчасти благоговейном поклоне, одновременно протягивая вперёд изящный кожаный тул. Внимательно глянув на затейливый оттиск единорога, выдавленный на алой капле сургуча, первенец великого государя легонько надавил ухоженными пальцами на печать, безжалостно её ломая. Вскрыл футляр, вытянул на свет божий плотную бумагу, развернул, и почти сразу изогнул бровь в удивлении.
— Хм?..
Скрутив обратно грамоту с родительским посланием, царевич на краткое мгновение задумался:
— Пока отдыхайте. Ступай.
Дождавшись, пока мужчина в шапке царского гонца отдалится на пару-тройку саженей, Дмитрий перевёл взгляд на сотника своей охраны, и вместо долгих разговоров вручил ему отцовское письмо. Лишний раз подчеркнуть своё доверие, а заодно прилюдно честь немалую оказать — опять же, и языком трепаться не надо.
— Великое посольство литовское... Через двадцать дней будет в Москве? Никак литвины новое перемирие желают устроить?..
— То лишь батюшке ведомо. Выезжаем поутру, налегке — в Гжель.
С почтением вернув бумагу, к коей прикладывал руку и мысль сам великий государь, старшой царевичевой стражи отошёл в сторонку, жестом подозвав к себе десятников — а освободившееся место занял чересчур сребролюбивый купец Суровского ряда, держащий в руках малый отрез некрашеной шерстяной ткани.
— Получилось, Димитрий Иванович, как есть получилось!..
Наблюдая, как руки царевича пристрастно мнут и растягивают довольно тонкое полотно, торговый гость горделиво улыбался. С гарусом фламандской или испанской выделки его ткань конечно не сравнится. А вот с той, что делают в королевстве Польском — очень даже! И шалон у его ткачих тоже вполне хорош выходит. Вот только с льняным атласом покамест беда — никак не получается, проклятый... Ну да ничего, со временем и божьей помощью и с этим делом сладим!
— Славно.
— А с той шерсти, что похуже, кошмы делаем, да валенки потихоньку катать начали. Хорошая обувка получается — тёплая да лёгкая. Красивая, опять же.