Автоматически я начал вспоминать людей, которыми командовал, будучи комдивом Туземной дивизии, а впоследствии командиром 2-го Кавалерийского корпуса. Проводил так сказать ревизию долговременной памяти Михаила Александровича. Самый большой блок в этих воспоминаниях занимали три человека. Прежде всего, конечно это мой адъютант по должности, а фактически порученец и доверенное лицо в среде мусульман туземной дивизии, Марат Алханов. Лихой джигит готовый для своего командира сделать всё что угодно, к тому же знающий как обращаться с добровольцами-мусульманами. Гасил их недовольство на корню. А кавказцы, хоть и нечасто, но бывало, были недовольны моими приказами. По их мнению, я был очень мягок к врагам и зачастую не добивал уже обречённого противника. Не понимали горцы, что я жалел их же, а не врага. В некоторых ситуациях чтобы добить австрияков, нужно было положить такое же количество моих джигитов, если не больше. Естественно я это не хотел. Поэтому когда чувствовал, что Австрийцы начинали напоминать загнанных в угол крыс, я давал им возможность бежать.
Вот, например когда дивизия держала проходы в Карпатах, то 2-я бригада (состоящая из Татарского конного и Чеченского полков) заманила в одно сквозное ущелье целый полк венгерских гусар. Они попали под перекрёстный огонь наших пулемётов. Потери венгров были страшные - в первые десять минут нашего огня было выбито процентов восемьдесят гусар. Но было в этом ущелье одно место, защищенное от пуль. Вот там выжившие гусары и сконцентрировались. Но всё равно, хоть австрияки и находились в мёртвой зоне от ружейно-пулемётного огня, но положение их было безнадежным. Вопрос времени и наших потерь - нужно было под огнём противника забраться на гору, с которой открывался прекрасный обзор на позиции венгров и перещёлкать всех этих опереточных вояк. Мои джигиты стрелять умели и по горам лазили прекрасно, а сделать это под огнём противника, так об этом они могли только мечтать. Ведь в их родных аулах будут складывать песни о погибшем герое. Так вот, я многим из них в этом бою не дал возможности стать героями. Приказал снять пулемёты с позиций у горловины ущелья и этим по существу открыл путь для отступления остаткам вражеского кавалерийского полка. Правда, перед этим парламентёр, предложил австрийцам сдаться, но гордые венгерские гусары решили лучше умереть, но не нарушить своей присяги. Многие из этих гусар действительно погибли, когда вырывались под нашим ружейным огнём из ловушки, но нескольким десяткам венгров всё-таки удалось вырваться из этого ущелья смерти. Итог этой операции - Австро-Венгрия лишилась больше тысячи хороших бойцов, наши потери двое раненых и ещё обида моих джигитов на то, что их командир не дал возможности многим достойным воинам, героически погибнуть. Обида ребят, конечно, быстро прошла, когда я по совету Марата, разрешил джигитам в течение двух часов собирать трофеи. Потом сам ругал себя, что дал этим детям гор слишком много времени для грабежа. Уже через час, когда я проезжал мимо места, на котором мы пулемётным огнём тормознули обоз венгров, то ужаснулся. Целых повозок там уже не было, так кучи тлеющих деревяшек и множество трупов лошадей без сбруй и полураздетых людей, по которым совершенно нельзя было определить, что они были когда-то гусарами. А ещё я увидел несколько торчащих из щебёночных куч пик, на остриях которых были нанизаны отрезанные головы. А вот по ним сразу можно было определить, что они принадлежали австрийским гусарам - усатые в форменных головных уборах. Жуть, одним словом! Вот по таким фактам зверства, дивизию и прозвали - "дикой". А зверство, тут однозначно имело место, так как по следам крови и застывшему выражению ужаса можно было утверждать, что головы отрезали у ещё живых людей. Кстати и пленных в этом бою не было. Я был в шоке, но срываться и показать себя "мямликом", перед офицерами и всадниками конвойной сотни не имел право. Ведь всё-таки я был: комдивом, Великим князем, генералом, и представлял правящий дом Романовых. Это уже под вечер пошёл к начальнику штаба дивизии, Половцеву успокаивать свою совесть алкоголем. Мы с Петром Александровичем, выпили имеющююся у него бутылку Шустовского коньяка. И это в нарушении сухого закона, введенного в империи после начала войны.
Начальник штаба Туземной дивизии Половцев Петр Александрович, был второй человек, который отложился в долговременной памяти Великого князя. Уважал его Михаил Александрович (я как правопреемник получается тоже), и больше даже не как стратега, а как человека, который держит всё под контролем и улаживает любые проблемные ситуации. Хотя и как стратег он был хорош. Операции, в которых принимала участие Кавказская туземная дивизия, были спланированы безукоризненно. Этих операций было немало и в первую очередь это конные атаки у городков Доброполе и Гайворон. А, ещё в Петре Александровиче явно присутствовала командирская искра. Не терялся он при резкой смене ситуаций, был твёрд и мог вести за собой людей. Не зря же он до штабной работы был командиром Татарского конного полка. Поэтому, когда меня назначили комкором 2-го Кавалерийского корпуса, я без колебаний предложил утвердить командиром Туземной дивизии Петра Александровича. Николай 2 внял моей рекомендации и Половцева назначили командиром Кавказкой Туземной дивизии и вдобавок присвоили высокое генеральское звание. Что Пётр Александрович хороший комдив показали недавние действия дивизии в ходе "Брусиловского прорыва".
Третьим офицером Кавказкой туземной дивизии, который запомнился Великому князю, был полковник Попов Николай Павлович. Он занимал непонятную для меня должность контролёра. Не терплю когда мне что-то непонятно и я с пристрастием начал просматривать долговременную память, чтобы всё-таки выяснить, чем же запомнился Великому князю, этот полковник с хитрым прищуром, на простом добродушном лице. По изученной информации выходило, что Николай Павлович выполнял функции офицера контрразведки, но не только. Пожалуй, главное, чем он занимался, это разрешениями противоречий между различными группами людей. А их было масса. Ещё бы, ведь в дивизии служили представители нескольких десятков национальностей и зачастую исторически враждебные друг другу. По вере тоже не было единообразия - 90% были мусульмане, а 10% православные. И что я думаю не очень приятно всадникам мусульманам, офицеры в основном были православные. Кроме этого раздражителя присутствовал ещё один мощный фактор для раздрайва в рядах дивизии. А именно то, что среди всадников дивизии были представители двух враждующих между собой ветвей мусульманства - суннитов и шиитов. Большинство было из суннитов, но имелись и шииты. Особенно их было много в Татарском полку, сформированном в основном из выходцев, граничивших с Ираном волостей. Одним словом не воинское формирование, а кавалерийский пороховой погреб. И он обязательно бы взорвался, если бы не Николай Павлович и его служба. Не знаю, какими мерами, но полковник добился, что отличительной чертой внутренней жизни Кавказской туземной конной дивизии стала особая морально-психологическая атмосфера. Которая во многом определяла отношения между офицерами и всадниками. Так, важной особенностью всадника-горца было чувство собственного достоинства и полное отсутствие какого-либо раболепства и подхалимства. Выше всего ценились не чины и звания, а личная храбрость и верность. Характерной чертой отношений в офицерской среде дивизии было взаимное уважение лиц разных вероисповеданий к верованиям и обычаям друг друга. В Кабардинском полку, в частности, адъютант подсчитывал, сколько за столом офицерского собрания находилось мусульман и сколько христиан. Если преобладали мусульмане, то все присутствующие оставались по мусульманскому обычаю в папахах, если же больше было христиан - все папахи снимали. Николай Павлович и его служба добились невероятного результата - из своевольных горцев, по существу абреков, получилось дисциплинированное воинское соединение. Со своей шкалой ценностей и приоритетов. Правда, не удалось полковнику, коренным образом изменить характер горцев. Храбрость всадников совмещалась с их первобытными нравами и с крайне растяжимым понятием о "военной добыче", что тяжело отзывалось на жителях районов, занятых полками дивизии. Одним словом Палыч (именно так я звал полковника Попова), был самородок и великий кадровик. Вот только он действовал, очень своеобразно. А если прямо сказать варварскими методами - самые буйные, не подчиняющиеся дисциплине всадники, просто напросто куда-то исчезали. И при этом не было эксцессов со стороны их друзей или допустим сослуживцев. Среди них распространялся слух, что пропавшего забрал шайтан и если начнутся его поиски, то та же участь постигнет и его товарищей, братьев и вообще всех родственников до седьмого колена. И эти слухи шли не кабы от кого, а от полковых мулл. Скорее всего, этих людей подбирала для дивизии тоже служба Палыча. Как-то в разговоре с полковником Поповым, по поводу исчезновения из дивизии одного из всадников я высказал недоумение по поводу дезертирства такого храброго джигита. На что мне Палыч, ничуть не смущаясь и не приукрашивая действительность, как своему, объяснил: