Прежде чем обшарить квартиру, безопасник будто ненароком спросил:
– А где Юрий?
– Какой Юрий?
– С которым вы только что разговаривали. Мы его не встретили почему-то.
Ага, и квартира была на прослушке! Но уж Юрку-то я не выдам:
– Это я сам с собой болтал. У меня бывает.
Пришелец недоверчиво усмехнулся:
– Играете невменяемого? Не поможет! – Он бесцеремонно схватил со стола мой телефон, пролистал контакты, затем вскрыл его корпус и извлек сим-карту. – Изучим. – А телефон оставил на столе. Его просчет. Стоило ему отвернуться, как я вернул себе средство связи.
А ведь с Юркой можно связаться и без сим-карты. Даже при разряженном телефоне. Он меня услышит и так. Я пробовал.
Вот и теперь связался, пока черный сотрудник уткнулся в мой ноутбук, один из его подручных шарил в книжном шкафу, а другой на кухне упаковывал в следственный чемодан микроволновку и чайник. Ага, чтобы снять информацию.
– Юрка, – сказал я, – меня здесь обыскивают и вяжут парни из СБЦ. Что скажешь?
Черный безопасник посоветовал не паясничать. Он решил, что я просто пытаюсь его отвлечь от интимной своей переписки, – и лишь усилил свое к ней внимание.
Но Юрка-терапевт мне ответил. Он ведь был здесь, в трубке.
– Понял, – сказал он. – Хорошо, что я спрятал вещдок – Старую Тетрадь. Полагаю, за ней охота. А электронные документы и так лежали в сети в самом свободном доступе.
– То есть мне стоит расслабиться, и чаша меня минует?
– Нет, не так, – спохватился Юрка. – Не минует. Если на то пошло, лучшей для тебя линией будет сымитировать психоз. Что-нибудь зрелищное. Кататонию сможешь?
– Ой, это что такое? – вроде знакомое слово, но пока разберешься…
– Объясню популярно, без лишних тонкостей. Помнишь, ты в школьном театре играл статую Командора? Вот примерно такая пластика.
Помню ли я, как играл статую Командора в школьной пьесе по мотивам мольеровского «Каменного гостя»? Ну, к сожалению, помню. И, что характерно, всю историю – с первой репетиции. Мне ведь не сразу досталась роль пакостной статуи. Я готовился ни много ни мало – к роли Дона Жуана, и получалось, по общему мнению, очень славно, то есть разумного основания снять меня с роли вроде бы не было. Но лишь до той поры, как кудрявый мерзавчик Лешка Булыгин, любимец учителей и одноклассниц, возжелал эту роль себе. Как он играл? Да посредственно. Представлял все тот же заносчивый образ себя, каким день ото дня звездел на уроках да переменах. Заикался – ибо был он к тому же заикой. Но учителя высказались хором: героем-любовником может быть только он. Это-де ему органично.
Как их решения воспринял я? С тихой яростью. Собирался в знак протеста вовсе ни в чем не участвовать, но призадумался: это ведь выйдет бегством! А я в ту пору как раз мечтал податься в актеры, другого дела жизни даже не представлял. Вот и смекнул: останусь. Но нанесу свой удар. Так отыграю статую, что героя-любовника даже никто не вспомнит.
Удалось ли? Местами. В эпизодическом образе статуи внимание зала на себя, конечно, перетянул. Но финал мизансцены вышел для меня неожиданным. Дон Жуан Командорову руку долго не отпускал, вместо того чтобы честно упасть замертво. В рукопожатие Леха вложил всю свою дикую злость и обиду, а клешни его были сильнее моих ладошек. Оставалось стоять и не морщиться. Образ статуи обязывал ко многому.
– Ты терпи, статуя, в Лувр попадешь! – издевательски прошипел он.
А из-за кулис возмущенная труппа шептала мне, чтобы я отпустил руку и дал герою упасть.
Чем закончилось? Моей фразой, сказанной громко, на зал:
– Отцепись от руки, придурок! – и показательным исключением из школьного театра за неспортивное поведение.
Я собирался вернуться. И долго еще планировал поступать в театральный. Но что-то с тех самых пор мне мешало. Лицедейство забросил, тонкие движения души пытался выражать письменно. Получалось ли? Больше нет, чем да.
Возвращение в старый образ, регрессия к былому конфликту и былому ресурсу – как это по-тропинински! Но, как видно, не все в истории Влада уместилось на том пронзительном острие нравственного закона, которому подчинены миры в глубинах Кристалла.
Там, где Влад не совпадает с каноном писателя, он попадает под действие других канонов, некогда начертанных законодателями глубинной психотерапии – Фрейдом, Юнгом и Адлером. Не один, так другой или третий убедительно объяснит, отчего же актер, попытавшийся имитировать кататонический ступор, был захвачен старым симптомом и ушел от понимания не только чинов службы безопасности, но и от своего собственного.
Ну а что же я? Я не в силах был ни ему помочь, ни как-либо проявиться. Я ведь кто? «Человек из февраля», внутренний терапевт расщепленной личности. За пределами психического мира Влада меня вообще нет. Я не могу зайти с другой стороны, подойти снаружи. Я одна из тех функций психики, которая замирает, едва личность спускается на дочеловеческий уровень реагирования.