«Чего это они? Что-нибудь случилось?»
Но, увидев грузовики, один за другим въезжавшие на гать, догадался:
«Возвращаются! В Ельники едут…»
Минута-другая — и машины были уже на Замостье. Не останавливаясь, не сбавляя скорости, поравнялись с теми жуками-мотоциклами, стоявшими наготове к отъезду у креста, и все вместе, в том же порядке, как ехали сюда — три мотоцикла впереди, остальные в хвосте колонны, — двинулись, поплыли, рыча и окутываясь дымом, к лесу и дальше в сторону Ельников.
Василь провожал их глазами, пока не скрылись за стволами деревьев. Потом встал, хотел идти в деревню.
«А вдруг не все гитлеровцы уехали?»
Выругал себя, что не пересчитал мотоциклы.
«Надо быть наблюдательнее, все замечать… А то я словно ребенок…»
Пригнувшись, побежал в лозняк, а по нему — дальше к огородам, хлевам. Вскоре отметил про себя: всюду во дворах тихо, нигде не слышно плача, вообще голосов.
Значит, немцы ничего такого не сделали. Если б убили кого или забрали с собой, это бы чувствовалось…
«Чего же они тогда приезжали?» — разбирало любопытство.
Так и подмывало пойти прямо в деревню, узнать, чего приезжали немцы, что они сделали. Если что и сдерживало Василя, заставляло выжидать, так это осмотрительность.
Постоял, подумал — впереди была гать, а по сторонам ее — трясина, грязь. Хотя и подмораживало, схватывало голую землю, однако в траве, в кустах редко даже в самые лютые морозы надежно держало — чаще же лед проваливался под тяжестью человека, стоило только на него ступить.
«Попробовать разве стороной обойти? Где кустов мало, вырубки?.. Может быть, там замерзло, не увязну?»
Возвратился почти к тому месту, где недавно лежал, наблюдая за немцами, и уже оттуда направился к вырубкам. На вырубках и впрямь был лед, хоть на коньках катайся. Держал надежно, даже не прогибался, не трещал.
По льду Василь и перешел трясину. Опять постоял, подумал, куда дальше направить путь.
«В деревню бы надо… А может, лучше обождать?..»
«Чего ждать?»
«Да хотя бы сумерек. День-то сейчас осенний, короткий… Стоит ли рисковать?»
«Нет, рисковать пока нет нужды…»
Неторопливо, время от времени останавливаясь и оглядываясь на деревню, пошел, огибая поле — рыжее, поросшее сорной травой жнивье, — в лес. Шел и думал, что туго ему придется, когда деревню займут немцы, когда прийти, показаться на люди станет опасно.
«А доведется ли приходить. И семья, жена с детьми, здесь… Да и есть-то нужно… А зимой, когда снег ляжет, куда ни ступи — следы… Не зря говорил я Ивану Дорошке, когда оставляли нас с ним, в армию не хотели брать, что нехорошая это история. Уже тогда чуял, что нелегко нам будет…»
«А где теперь и кому легко?» — припомнился ответ Ивана.
«Оба мы правы. Трудно нам здесь, на захваченной врагом земле, но и тем, кто отступил и отступает под натиском врага, тоже нелегко… Враг-то вон до Москвы дошел… До Москвы!.. Не задержали, не разбили его…
Почему?.. Кто тут виноват?.. Враг так силен или мы воевать не умеем, не научились? А дальше, дальше что будет?»
«Сомневаешься, не веришь в победу?.. В нашу победу!»
«Не то чтобы сомневался, не верил… А вот не по себе как-то, когда представлю, куда враг зашел, и мы его не остановили, не разбили…»
«Остановим, разобьем! Вот увидишь!»
«Хорошо бы… Но когда, когда это будет?»
«Будет! А когда — это от всех, от всего нашего народа зависит. И от тебя самого тоже. Чем скорее организуемся, станем бить врага как надо — тем скорей и победа придет. Это Боговик верно сказал. Всюду иметь глаза и уши, знать, где что делается, замыслы врага знать и вовремя вмешиваться, пресекать, разрушать вражеские планы. Для этого подполье надежное надо иметь, партизанские группы, отряды. Тогда враг будет бояться по лесу ездить, в деревни наши соваться. А сунется — по морде получит…»
«Выходит, чтоб семью защитить — надо скорее отряд сколачивать».
«А ты как думал! И не только твою семью защитить, а и других, тех, кто на фронте. Отрядом легче с немцами справляться, бить их. Отряд — это самая лучшая подмога фронту!»
Даже в жар Василя бросило от такого открытия.
«И как я раньше до этого не додумался?»
Оглянулся — и сбавил шаг, почти остановился, потому что человека, мужскую фигуру увидел. Человек тоже держал путь к лесу. И шел не откуда-нибудь, а, видно по всему, из деревни, из Великого Леса.
«Кто бы это мог быть?»
Нагнулся, присел, стал ждать, когда человек приблизится, можно будет распознать, кто это такой.
«Идет как-то странно… Без дороги… Может, слепой? Спотыкается почти на каждом шагу… Да слепых-то в Великом Лесе нет. Кто ж такой?»
Вот человек миновал испещренный глубокими, пробитыми скотиной бороздами-тропами прогон, ступил на поле, пошел ровнее, почти не спотыкаясь. Ближе, еще ближе… И Василь наконец узнал его, чуть не вскрикнул.
«Харченя… Апанас Харченя! Что случилось, чего он так идет, будто дороги перед собою не видит?»
Когда Апанас Харченя поравнялся с ним, а потом и пошел дальше в сторону леса, Василь, не теряя его из виду, двинулся лозняком вслед.
«Что-то, видно, свалилось на хлопца. Но что?..»
Он прибавил шагу и, как только Апанас вошел в сосняк, окликнул его:
— Эй, куда ты?
Василь произнес это негромко, почти участливо.
Апанас остановился, словно его разбудили, с недоумением огляделся — где это он? Видно, не рассчитывал обнаружить себя в лесу да еще увидеть рядом Василя Кулагу с винтовкой, потряс головой, прогоняя наваждение.
— Я… Я — староста… — пробормотал.
— Что? — не понял и потому был удивлен Василь.
— Я — староста…
— Какой староста? Толком скажи.
— Немцы поставили, — дрожащими губами без всякой связи лепетал Апанас Харченя.
— Немцы поставили? — отступил на шаг Василь Кулага, схватился за приклад винтовки. — И ты… Согласился?
— Они не спрашивали согласия…
— Как это — не спрашивали? Да ты толком все расскажи.
— Толком… — повторил, словно был не в себе, словно юродивый, Апанас Харченя. — Я сам не знаю, как это произошло.
— Как это ты не знаешь? — ел Апанаса глазами Василь Кулага.
— Немцы приехали… К клубу, к сельсовету велели идти… Там… немец выступал. Сказал, что начальство надо выбрать… Старосту… Порфира Рыкуля назвали… Он отказался… Тогда кто-то мою фамилию выкрикнул… Меня и…
— Все?
— Нет, еще начальника полиции назначили.
— Кого? Кто согласился быть начальником полиции?
— Рыжий. Змитро Шламак.
— Кто-кто?
— Не знаю я его. Клавдия Ковдрова в село привела. Да его и не выбирали. Сам попросился.
— Сам? Да-а… Что еще немцы делали?
— Ничего. Людям разрешили разойтись, а меня с Рыжим оставили… Расспрашивать стали.
— О чем?
— Да обо всем. Кто из начальства здесь остался, кто мосты сжег… И про вас, про Ивана Дорошку спрашивали.
— Что спрашивали?
— Им кто-то сказал, будто вы с Иваном Николаевичем мосты жгли.
— А ты что на это?
— Ну… — замялся Ананас. — Я не знаю…
— Что, не помнишь, что сказал?
— Нет, почему же… «Не знаю» — так и сказал.
— А они?
— Должен знать. И чтоб в следующий раз, как приедут, точно сказал.
— А когда они приедут?
— Не говорили.
— А может, ты мне не хочешь признаться?
— Нет, что вы! — Апанас встрепенулся, с упреком посмотрел на Василя Кулагу. — Я сказал бы… Кому-кому, а вам…
— Еще о чем у тебя спрашивали немцы?
— Про Евхима Бабая спрашивали…
— Про Евхима Бабая? И что именно?
— Да всякое.
— Например?
— Ну, правда ли, что он на мобилизацию не явился, в лес удрал. А то еще — бегал ли по хатам, чтоб люди немцев хлебом-солью встречали?..
— Это когда было?
— Не сейчас, а тогда, когда немцы еще раньше собирались приехать.
— Интересно, — задумался на секунду Василь Кулага. — Зачем понадобился немцам Евхим Бабай?
— Понятия не имею, — пожал плечами Апанас Харченя.
— А сам Евхим Бабай где? Был он там, возле сельсовета?