Все, кажется, все перебрал в памяти Николай Дорошка, силясь понять, отчего на душе у него так скверно, неспокойно, что может ждать его в ближайшие дни, а додуматься, наверняка сказать что — так и не смог. Потому что беда, горе отовсюду могли прийти, с любой стороны, по любой дороге. Даже оттуда, откуда и ждать-то вроде не ждешь. «Дуют ветры с моря. Дуют ветры на море. А горе дует на человека со всех сторон», — припомнились слова из святого письма, которое и он переписывал, прятал в доме за образом.
«Боже, пусть минует меня твоя кара! — шептал Николай в отчаянье. — Я же… никогда от тебя не отрекался, даже в самые радостные дни. И не отрекусь. Никогда не отрекусь!»
Встал, нащупал в темноте под кроватью шлепанцы-опорки, сунул в них ноги. И вдруг его так и пронзило насквозь, словно локтем кто толкнул: Костик, где Костик?
Кровать, на которой всегда спал Костик, пустовала.
«Вот — он, сон! В руку!»
Прошелся, метнулся взад-вперед по хате, вернулся к Костиковой постели, — как застлала постель утром Хора, так никто к ней и не прикасался.
«Не ложился, домой не приходил…»
Заглянул на полати — Хора, как всегда, уткнувшись носом в подушку, свернувшись калачиком, мерно посапывала, спала.
«Разбудить, что ли, спросить, может, она что-нибудь знает?»
И тут же раздумал:
«Что она может знать, откуда? Мне Костик ничего не говорит, а ей и подавно…»
Тихонько, словно боясь потревожить чей-то сон, отворил дверь, пошлепал во двор.
«Где, где Костик?» — тревожно стояло в голове.
VII
После того как уехала Тася и Костик, хотя и с опозданием, все же узнал об этом, мир для него перевернулся, перестал существовать. И солнце было уже не солнце, и день не день. Нигде Костик не находил себе места, ни в чем не видел радости. Бродил, слонялся как неприкаянный по деревне, ходил в Гудов. Завод почти уже не работал — собирались там только такие, как Костик, кто не знал, куда себя девать, к чему приложить руки. Да и те, кто приходил на завод, больше сидели на бревнах и чесали языки, чем работали. Тревожило всех одно: немцы наступают, наши отступают. Что, что будет дальше? Остановят, задержат наши немца или он все же прорвется, придет даже сюда, на Полесье? И что делать, если придет? Но Костика не пугало даже это. Он жил в каком-то призрачном, своем мире — ходил по привычным деревенским тропкам и дорогам, а мыслями был все время далеко-далеко, там, где Тася. Тася же, в воображении Костика, давно была в Минске — в этом неведомом, сказочном городе, где все не такое, как здесь, в их Великом Лесе или в Гудове. Дома там высоченные, каменные, улицы вымощены булыжником, люди почти не ходят пешком, а ездят на велосипедах, в автобусах, трамваях. В магазинах всего навалом, аж полки ломятся, что хочешь, то и покупай. День-деньской льется отовсюду музыка, слышатся песни — играет радио. И везде, на каждом шагу — люди. Хорошо одетые, веселые, приветливые. И среди этих людей — Тася. Она, конечно, красивее всех, и вокруг нее, за нею — куда она, туда и они — вереницей хлопцы. Да какие хлопцы! Моряки, летчики, студенты… А она идет, гордо подняв голову, и ни на кого даже не посмотрит. Ага, как бы не так! Смотрит!
Почти незаметно, краешком глаза, как умеет смотреть одна она. Смотрит на морячка, круглолицего и уж такого стройного, подтянутого. У морячка развеваются ленты на бескозырке, он весь в ожидании, не сводит с Таси глаз. И Тася… оборачивается и посылает морячку улыбку. Улыбку, которая вроде бы ничего и не обозначает, но дает повод надеяться. Надеяться и верить…
«У-у, — почти стонет Костик. — Меня там нет. Не то бы… Показал бы я морячку».
И руки у Костика невольно сжимаются в кулаки.
«Поеду! И я поеду туда, в Минск!» — шепчет про себя Костик.
Или, скажем, представляется Костику еще и такое.
… Светлый, солнечный день. Парк. Аллея, испещренная тенями от стволов березок, которыми она обсажена. По ней, по этой аллее, идут об руку двое. Он, круглолицый морячок, и… Ну конечно же Тася! Она уже почти взрослая, с горделивой осанкой, с закинутой за спину косой. В косу вплетена голубая лента — как будто огромная, сказочная бабочка села. Тася и морячок идут, о чем-то оживленно беседуя. А он, Костик, стоит, притаившись, за деревом, смотрит им вслед и…
Снова издает протяжный стон.
«Как я упустил Тасю? Надо было все сделать, чтоб она полюбила меня, чтоб никуда не уезжала, жила здесь, в Великом Лесе».
«Но я же… Кажется, все и делал», — оправдывался, словно перед каким-то судом, Костик.
«Ну назови, что ты делал. А?»
«Вот и в школе… И тогда, на гати…»
«Х-ха, — смеялся кто-то незримый. — И это ты называешь делал? Этим ты думал привлечь к себе девушку? Чудак человек! Не с этого надо было начинать!»
«А с чего же?»
«С чего? Учиться надо было хорошо. Лучше, чем она. Вот, скажем, никто в классе не решил задачи, а ты решил. Никто не мог ответить на вопрос учителя, а ты ответил. Да и поведение чтобы было лучше, чем у всех. Тогда бы и Тася внимание на тебя обратила, стала бы завидовать, увидела бы в тебе что-то настоящее».
«Лучше Таси нельзя было учиться. Она все знала, любую задачу могла решить, на любой вопрос ответить. И поведение…»
«Ха, так у нее же мать учительница. Мать Тасе во всем помогала. А ты бы, если б захотел, мог и Тасю обогнать. У тебя же голова… котелок, словом, варит».
«Мой котелок варил, пока я Тасю не увидел. А увидел Тасю — из него и дух вон».
«Потому что дурень. Разве же можно было такие глупости делать? Чем ты хотел привлечь Тасю? Дурацкими выходками?»
«Я сам не помню, что делал, и теперь жалею».
«Жалей не жалей, а что заслужил — то и получай!»
«Но я… просто жить не могу, когда ее нет рядом, Я думаю, все время думаю о ней…»
«Раньше надо было думать. А теперь поздно. Теперь того, что было, не вернешь».
Однажды, когда Костик пришел на завод и слонялся вокруг штабеля бревен, не зная, чем бы таким заняться, его ткнул кулаком в бок Игорь.
— Здорово!
— Здравствуй, — настороженно ответил Костик.
И оба опустили в землю глаза, словно были друг перед другом в чем-то виноваты.
— А хлопцы твои где? — спросил Костик, потому что непривычно было видеть Игоря одного. Всегда он был в компании, с друзьями — Эдиком и Кузей.
— А, — равнодушно махнул Игорь рукой и снова опустил глаза.
Был Игорь непривычно озабочен, хмур. Его короткие жесткие волосы топорщились, торчали во все стороны, как иглы у ежа, хотя Игорь, мечтая о чубчике, и зачесывал их вверх, добивался, чтобы лежали.
— Какой-то ты… Случилось что-нибудь?
— Проигрался. В пух и прах, — признался Игорь.
— Как проигрался? — не понял Костик.
— В очко.
— А-а, — дошло наконец до Костика. — И много проиграл?
— Да не так уж и много. Рублей тридцать. Да деньги не мои. Понимаешь? Тетка дала, чтоб я сахару купил.
— Где ты того сахару сейчас найдешь?
— Это я нарочно сказал тетке про сахар, чтоб денег дала. Мол, знаю, где сахар продается, где его можно взять. Она и дала. А я… с деньгами теми сел в карты играть. Думал, выиграю. Так нет — проиграл. И своих рублей пять, и все до копеечки теткины. — Игорь пригладил вихор и вдруг оживился, вспыхнул. — Слышь, — поднял на Костика стремительные, искристые глаза, — а ты бы мне не дал взаймы?..
У Костика аккурат были в кармане деньги. Дал отец ему две красненькие десятки. Так, на всякий случай: увидит в магазине что-нибудь интересное и купит. Отдать эти деньги Игорю?
— У меня столько нет, — сказал Костик честно.
— А сколько есть?
— Двадцать рублей.
— Ну так давай двадцать.
Костик растерялся.
— Деньги… не мои.
— А чьи же?
— Отцовы.
— Ну и что? Я ведь не насовсем. Отдам.
— Когда?
— Да, может, и сегодня. Вот пойдем, где играют, я снова карту возьму. Выиграю и отдам.