— Черт возьми! — воскликнул он наконец. — Так вы — девушка? Вот ведь сюрприз! Как же я-то так оплошал…
— Ничего, ничего, — стали утешать его рыцари. — Просто тебя больше всего интересуют лошади и оружие… И бараньи ноги… В следующий раз будешь внимательнее…
— Зато вы самый большой, добрый и славный! — мило улыбнулась ему сама Алессандра, и, готовый обидеться Бизоль, тотчас же оттаял.
— А, ерунда! — сказал он, махнув рукой. — По мне, будь вы хоть чернобурым горностаем, главное, что Тропези сделал прекрасный выбор, взяв вас в супруги!
И все рыцари и оруженосцы, поднявшись со скамей и взметнув кубки, еще раз поздравили белокурую, зардевшуюся и бесконечно счастливую Алессандру. Теперь все внимание, во время ставшего вдруг праздничным ужина, было уделено молодой паре, и оживление за столом не утихало. Но в разгар этого веселья в гостиницу незаметно вошел высокий человек, закутанный в темный плащ и направился прямо к Гуго дё Пейну.
— Мессир! — сказал он, склоняясь перед рыцарем. — Можете ли вы уделить мне минуту внимания наедине?
Гуго де Пейн внимательно посмотрел на него, поднялся и отошел от стола.
— Я пришел передать вам, что вас желает видеть один человек самых благородных кровей, встреча с которым представляет для вас интерес, — произнес незнакомец.
— И имя его вы держите в тайне? — уточнил де Пейн.
— Да, мессир. Если вы согласны немедленно отправиться за мной, то я подожду вас на улице, — ответил посланец. И добавил: — Но вы должны быть один и без оружия.
Гуго де Пейн кивнул головой и подошел к столу. Он отстегнул свой меч и передал его Раймонду. В это время около него встал Людвиг фон Зегенгейм и слегка тронул за локоть.
— Я был неподалеку и все слышал, — сказал он. — Друг мой, вы не должны идти с этим человеком. Это ловушка.
— Сомневаюсь, — ответил Гуго.
— Я знаю, что вас не отговорить, но возьмите по крайней мере мой кинжал. Этот стилет не раз спасал мне жизнь, — и граф протянул де Пейну небольшой, обоюдоострый клинок.
— Спасибо, — немного колеблясь, поблагодарил его де Пейн. Он спрятал кинжал за поясом под плащом и, не привлекая внимания веселящихся за столом людей, скользнул к двери.
Гуго де Пейн шел за незнакомцем в темном плаще, а улицы в этот вечерний час были пустынны и молчаливы; лишь кое-где в окнах домов горели огни, да звезды на небе, выстроившись в привычный порядок, холодным светом освещали их путь. После той безумной небесной пляски, они вновь были приведены в повиновение, точно сорвавшиеся с цепи звери — гончие псы, львы, медведицы, скорпионы. Но если бы вся эта свора ринулась вниз, на людей? И начала рвать, кусать, жалить — и правых, и виноватых, не разбирая, где отягощенные злом, а где невинные агнцы? Потому что не бывает ни тех, ни других, когда приходит Зверь. Все становятся виноватыми поровну, и никому не будет спасения. Придет ли это время, о котором были предупреждены люди в летнюю ночь тысяча сто одиннадцатого года?
Незнакомец сворачивал то на одну улицу, то на другую, шел переулками и проходными дворами, словно стараясь запутать следы и сбить рыцаря с ориентира. Три раза рука Гуго де Пейна ложилась на прохладную рукоять кинжала под плащом, когда впереди показывались подозрительные группы людей, и трижды опасность оказывалась ложной. Наконец, незнакомец подошел к стоящему особняком дому, который окружал высокий забор из металлических решеток. Калитка открылась после того, как незнакомец постучал в нее особым способом и произнес особое слово.
— Прошу вас, — сказал он де Пейну, пропуская его вперед.
Войдя в сад, Гуго с удивлением не обнаружил никого, кто мог бы открыть калитку, ни единой живой души, словно между абрикосовых деревьев, источающих пьянящий аромат, витал невидимый дух, прислуживающий хозяину дома.
— Здесь я расстанусь с вами, — негромко произнес незнакомец, почтительно склоняясь перед рыцарем. — Пройдите по дорожке к дому, откройте дверь и поднимитесь по мраморной лестнице на второй этаж. Там вы увидите освещенные покои, где вас будут ждать, — и с этими словами провожатый повернулся и тотчас исчез в тени деревьев.
«Если это ловушка, — подумал Гуго де Пейн, нахмурившись, — то уж больно вычурно задумана, типично в византийском стиле.» Тем не менее, он выполнил все указания своего проводника: подошел к дому, который вблизи выглядел настоящим дворцом с изящными колоннами и лепным сводом, толкнул тяжелую дверь, впустившую его в парадную, слабо освещенную залу и поднялся по лестнице. Вокруг стояла мертвая тишина: ни звука, ни шороха не доносилось ниоткуда. Дом казался совершенно пустым. И в тоже время, в нем ощущалось какое-то тепло, словно источавший его человек присутствовал где-то рядом и даже наблюдал за ним. На втором этаже находились три комнаты, дверь в одну из них была отворена и внутри горел свет. Рыцарь направился туда и переступил порог этой комнаты. Странно, но ярко освещенные покои также были пусты, хотя все здесь говорило об ожидаемом госте: расставленные по углам светильники из бронзы, изысканно сервированный столик на изогнутых ножках с придвинутыми к нему двумя креслами, фрукты и сладости в хрустальных и золотых вазах, даже тонкий, еле уловимый аромат, почувствовав который, Гуго де Пейн улыбнулся и подошел к окну. Там, внизу, среди деревьев, лунный свет скользил среди серебристых листьев, наслаждаясь их прохладным дыханием.
— Не желаете ли подкрепиться с дороги, мессир? — раздался позади него знакомый, мелодичный голос, который столь часто за последнее время звучал в его сознании. Не оборачиваясь, Гуго де Пейн произнес:
— Теперь я понимаю, почему вечера в Византии так опасны — особенно для влюбленных.
Шагнув навстречу Анне Комнин, он взял ее руки в свои и поцеловал каждую из них. Принцесса была прекрасна, как никогда: сияющие вишневые глаза и золотистые волосы, скрепленные тонкой диадемой, удивительное, живое, умное лицо, в котором не виделось ни малейшего изъяна, ослепительный наряд из шелковой ткани с металлическими серебряными нитями и застежками-фибулами из драгоценных камней, легкий парчовый шарф на плечах и пурпуровые туфельки, а главное — ее взгляд — от которого не было спасения. Но никто и не хотел спасаться…
— Чем же вам не нравятся наши вечера? — смеясь, спросила она, не делая даже попытки освободить свои руки.
— Безумством, — ответил де Пейн, не в силах оторвать от нее взор. — Еще немного, и я готов позабыть обо всем на свете и остаться в Константинополе навсегда.
— Ну что же, оставайтесь, — лукаво сказала Анна. И добавила: — Впрочем, я все равно вас больше никуда не отпущу.
— Остались на доске лишь белые фигуры? — напомнил ей Гуго де Пейн. — Ваши?
— Мы можем сыграть новую партию.
— Я не хочу с вами играть ни в какие игры. Я слишком люблю вас, — промолвил де Пейн. Он ждал, что последует за этими словами, но принцесса молчала. Она отошла к столу и прикоснулась к грозди синего винограда. Словно тень, выдающая внутреннее борение, скользнула по ее лицу. Она задумчиво посмотрела на де Пейна.
— Помогла ли вам моя мазь? — спросила она вдруг, как будто именно это волновало ее сейчас больше всего. — Что с нашими ранами?
— Ну к чему это? — произнес де Пейн. — Впрочем, благодарю. Вы прекрасно разбираетесь в лекарственных травах. Но я надеялся услышать от вас другое.
— Еще услышите, — пообещала принцесса, присаживаясь к столу. — Прошу вас. Клянусь, вы никогда не пробовали эти фрукты. Не хотите ли глоток вина из лепестков роз? Их собирают специально для меня в Болгарии.
— Конечно, вы само совершенство, но вы несносны, — усмехнулся Гуго, усаживаясь напротив нее.
— Еще никто не говорил мне столь странный комплимент, — Анна протянула рыцарю хрустальный кувшинчик, в котором, казалось, играли солнечные лучи.
— Конечно. Наверное, Рене Алансон, которого я недавно встретил около Золотого Рога говорит вам другое. Он показался несколько болезненным, словно только что проглотил болотную лягушку. Не знаете, что с ним такое?
— Просто он вас ненавидит, — улыбнулась Анна. — Опасайтесь его. Он очень коварен.
— Не коварнее тех, кого мы любим, — произнес де Пейн. — А ваше вино действительно чудесно.
Нечто странное было в этой беседе и в том состоянии, которое чувствовали оба: словно некая граница, пролегающая посередине стола отделяла их друг от дуга. Преграда эта была столь зыбка, что хватило бы малейшего дуновения, чтобы разрушить ее и шагнуть навстречу, но никто не решался этого сделать первым. А слова лишь мешали им, потому что уводили все дальше и дальше, и вот последовал один поворот, другой, третий, и расстояние между ними все увеличивалось, и вдали уже лишь мелькали любимые очертания, взгляд де Пейна исполнился печали, будто он провожал невидимый корабль, уносящийся на бурных волнах и скрывающийся за горизонтом. И тот, кто оставался на берегу, знал, что корабль с драгоценнейшим его сердцу грузом больше никогда не вернется.