— Хорошо, Салим. Я поверю тебе, — произнес барон Глобшток, хромая по затемненной комнате. — Ассасины — ваши и наши непримиримые враги. Если вы покончите с ними, мы будем это только приветствовать. А теперь иди.
— А деньги, хозяин?
Барон Глобшток скривился, но открыл ключиком шкатулку и перебросил Салиму мешочек с бизантами.
— В следующий вторник — здесь же, — проворчал он, и, спустя некоторое время, отправился к королю, чтобы успокоить того в связи с возникшим напряжением в районе Керака.
Прибывший в Иерусалим клюнийский монах поселился в бенедиктинском монастыре Сен-Мари-де-Латен, неподалеку от жилища тамплиеров. Не давая себе времени на отдых (он вообще не знал — что это такое, и мог не спать несколько суток), начальник тайной канцелярии аббата Сито, принятый несколько месяцев назад самим папой Пасхалием II и доверительно беседовавший с ним, встретился с патриархом Иерусалима Адальбертом, позволив себе перед тем лишь умыться и переодеться с дороги. При взгляде на истощенного, нервного, задерганного постоянной враждой с Бодуэном патриарха, губы монаха тронула чуть презрительная усмешка. Передав ему письма Пасхалия, монах спросил:
— Сколько раз король сажал вас в темницу, ваше высокопреосвященство?
— Уже четыре раза, — вздохнул патриарх.
— Умерьте вашу гордыню и живите с ним в мире.
— Что вы себе позволяете? — возмутился патриарх.
— Это не мои слова, слова — папы. А от себя добавлю: вы очень портите картину католического единства на Востоке. Это на руку всем врагам Христовой церкви. Подумайте об этом на ночь. И последнее. Все, что я ни предприму здесь, в Иерусалиме, не должно вас смущать; это в интересах Святой Церкви и согласовано с ее высшими иерархами. Единственная моя просьба: не мешать мне, а содействовать, если я сочту нужным к вам обратиться.
И, с этими словами, клюнийский монах покинул изумленного и несколько пристыженного патриарха. Вернувшись в бенедиктинский монастырь, он вызвал наиболее способных и действенных агентов, которых знал еще по работе во Франции и в других странах Европы и Азии. Особую тревогу и заботу вызвал у него ломбардец Бер, которого он на пути из Константинополя в Иерусалим заприметил в толпе паломников, как бы тот не пытался загримироваться. Присутствие его здесь означало смещение центра активности Старцев в Святой Город. Значит, аббат Сито оказался прав: еще не существующий Орден уже начинает действовать, как лакомая приманка для Сионской Общины. Следующая задача: определить, кто займется его созданием — де Пейн или Комбефиз? Обе группы в полном составе прибыли в Иерусалим. Третья, возглавляемая бароном де Фабро, очевидно погибла. Теперь должен остаться один из двух, который в будущем станет великим магистром Ордена. Гуго де Пейн или Филипп де Комбефиз.
А ломбардец Бер, сменив на посту иерусалимского резидента маленького вертлявого иудея, который теперь отправлялся еще дальше на Восток — в Багдад, быстро освоился на новом месте, изучив все подводные течения, по которым ему теперь предстояло плыть. Не был он только уверен в одном: повышение ли это для него за его заслуги или наказание за какие-то промахи? Перед ним сейчас тоже стоял вопрос: де Пейн или Комбефиз? Кто-то один должен уничтожить другого. И логичнее даже ускорить создание Ордена, чтобы не тянуть кота за хвост в темной комнате — не уследишь, когда он выпустит когти. И в каком углу?
Бер вспомнил, как там, в Клюни, он впервые услышал о Гуго де Пейне, и как это имя словно бы придавило его какой-то непонятной тяжестью, вызвало в его душе смятение и страх. Он стыдил себя за ту минутную слабость, убеждал, что для дела, которому он служит, — неважно кто останется в живых и возглавит Орден: де Пейн или Комбефиз. Но в глубине души он желал смерти именно де Пейну и надеялся на это. Покончив с делами в Иерусалиме и подослав еще одного двойника недалекому барону Глобштоку, Бер выехал в Яффу — в диверсионную школу зилотов, руководимую опытнейшим Беф-Цуром. Там, на пустыре за высоким забором, рядом с домиком Виченцо Тропези, его поджидал прибывший из Константинополя железный сундук с живой кладью. Новым, беспощадным и хорошо управляемым оружием, разработанным в секретных мастерских Сионской Общины.
Пока маркиз Хуан де Сетина, охваченный болезненным жаром в сырых, архивных подвалах Цезарии, нащупывал тончайшие нити к тайнам Храма Соломона, которые внезапно рвались, растворялись, исчезали, вели по ложному следу, и приходилось предельно напрягать мозг, сознание, память, вызывать из недр организма звериное животное чутье, брести в полуслепую за колеблющимся огоньком, падать, и вставать, и продолжать поиск, уже без сил, на одном предощущении близкой разгадки; пока Роже де Мондидье пешком плелся по пыльной дороге в Тибериаду, проклиная свою беспечность, подлого Этьена Лабе и ругая совершенно напрасно косящего в сторону оруженосца Нивара, чье ворочанье во сне, возможно, спасло ему жизнь; пока Бизоль гонял разбойничьи банды возле Тортозы, очищая путь паломникам, а Андре де Монбар заканчивал внутреннее убранство Тампля; пока Гуго де Пейн с Раймондом и следующим за ними тенью Христофулосом мчались к Иерусалиму, — возле Керака скапливались значительные силы сельджуков, и все жители крепости, несмотря на уверения эмиссаров барона Жирара, понимали — осады не миновать.
Прибытие в охваченную волнением и тревогой крепость Людвига фон Зегенгейма было как нельзя кстати. Почти половина гарнизона по личному распоряжению Тома Жирара, непонятно зачем, была выведена из города и отправлена в Монреаль. Комендант крепости получил срочное распоряжение отбыть туда же; за ним потянулись и некоторые наиболее богатые и знатные жители города. Оставалось три сотни солдат, несколько растерявшихся рыцарей и командиров, и три тысячи охваченных паникой горожан. Усугубляло ее и то, что прекратился и подвоз продуктов, задерживаемый по чьему-то глупейшему распоряжению в Монреале. На улицах стали открыто поговаривать о предательстве в верхах.
Зегенгейм попал в атмосферу страха, недоверия, всеобщей подавленности. Оставшийся за коменданта города-крепости, гессенский рыцарь Рудольф Бломберг, знакомый ему еще по 1099 году, находился в полной прострации, чувствуя надвигающуюся угрозу и собственное бессилие перед ней. Он с радостью приветствовал Людвига, уповая на него, как на последнюю надежду. Более того, он охотно передоверил ему все бразды управления, велев выполнять все распоряжения немецкого графа, как свои собственные.
— Я скажу тебе так: нас предали и мы остались один на один с сельджуками, — откровенно поделился он со своим старым товарищем. — Вот только где прячется эта гнида, которая списала нас со счетов?
— В Монреале, — коротко ответил Людвиг.
— А-а-а… понимаю, — протянул Бломберг, но не стал уточнять. Старого вояку можно было не тыкать носом в миску с молоком.
— Значит нас, как протухшее мясо, хотят бросить сельджукским псам на съедение? — только и спросил он.
— Ты правильно понял. Но город сдавать не будем.
— А как его удержишь?
— Посмотрим… — и Зегенгейм вместе с Бломбергом отправились на позиции. Прежде всего, Людвиг постарался поднять боевой дух, впавших в уныние солдат.
— Били, бьем и будем бить поганых турок, пока нас охраняет Господь! — сказал он выстроившемуся на плацу гарнизону. — И не надо распускать сопли. Каждый из вас стоит двух десятков сельджуков. Ведь они могут только громко визжать, как свиньи, когда их режут.
— Это точно! — подтвердил Рудольф Бломберг, стоящий рядом. — Мы им свернем шеи!
Все продуктовые лавки в городе Зегенгейм опечатал, взяв их на особый учет; тоже самое проделал с хранящимися в подвалах съестными запасами. Распределение продуктов питания отныне шло под тщательным контролем, нормы урезаны, исключая больных и детей. Около нескольких источников и колодцев выставлена вооруженная охрана, в целях предотвращения возможного отравления. Кроме того, Зегенгейм занялся созданием народного ополчения из дееспособных жителей Керака. Особый керакский полк, вооруженный розданными из арсенала пиками и алебардами, насчитывал шесть сотен человек. В случае крайней необходимости можно было призвать и еще столько же из резерва. Были спешно заготовлены дегтярные факелы, бочки со смолой, подтащены к крепостным стенам тяжелые камни, — все это, в случае необходимости, могло быть использовано при осаде Керака. Укреплены основные ворота, все другие уязвимые места и проходы в стене города. В парке постоянно проводились учения лучников. Рудольф Бломберг, видя столь активную деятельность Зегенгейма, и сам ожил, воспрял духом. Поднялось настроение и у его солдат, не говоря уж о почувствовавших защиту жителях города. Людвиг не знал, насколько далеко простирается предательство барона Жирара, какую хитрую игру он ведет? Придет ли он на помощь осаждаемой крепости? Или, наоборот, пойдет до конца, — на прямую измену и соединение с сельджуками, чтобы уничтожить Керак? На всякий случай, он отправил своего слугу Тибора, пока это еще было возможно, в Иерусалим, с подробным донесением Гуго де Пейну. Но вскоре, дороги возле города были перекрыты воинами принца Санджара. Началась скрытая осада крепости.