Что касается советских историков, то их труд, как и положено труду советского человека, был наиболее кропотливым и наименее результативным. Если они и пришли к каким-нибудь выводам, то нам об этом ничего не известно. Зато у них был доступ в архивы, где они добывали интереснейшие вещи и, что самое важное, все это публиковали. Первое место здесь, вероятно, принадлежит Яковлеву, который опубликовал показания масонского лидера Некрасова. Хотя советские историки и не пришли ни к каким результатам, их работы были замечательны уже тем, что знакомили читателей с недоступной им эмигрантской литературой. К сожалению, они не всегда указывают, какого эмигрантского историка цитируют. Например, полезная работа Авреха «Столыпин и третья Дума» была бы еще полезнее, если бы он все же брал в кавычки те абзацы, которые переписал у Ольденбурга.
Часть 1. Кому было выгодно падение русской монархии?
1. Масонский альянс
Как и всякое преступление, февральскую революцию следует рассматривать с позиции, кому были выгодны эти события.
Очевидно, что уход Государя выгоден:
1) социалистическому движению;
2) Германии;
3) Государственной думе, обиженной с самого 1905 г. на ограниченность ее власти, невозможность формировать правительство и т. д.
Все эти силы были достаточно сообразительны, чтобы согласовать усилия против Государя, в надежде потом взяться и друг за друга.
Сначала (еще до начала Первой мировой войны) объединились думские либералы и думские же социалисты. Конечно, либералы не рассчитывали делиться властью с новыми друзьями. Им нужно было только, чтобы левые, используя свое влияние на рабочих, вызвали в Петрограде демонстрации и забастовки, создавая видимость народного бунта. Это должно было напугать правительство и заставить его согласиться на любые уступки. Левые, в свою очередь, ждали, когда Дума расшатает власть Государя, чтобы затем свалить и правительство, и Думу, и саму монархию. Кроме того, как говорит М. Алданов, «у русской буржуазии до революции можно было получить деньги на что угодно, от футуристского журнала до большевистской партии», а деньги еще ни одной революционной организации не помешали.
Инициатива объединения исходила от либералов. В обычной обстановке такой союз представить было трудно, и вскоре была найдена экзотическая форма: левым было предложено вступить в масонскую организацию. Масонство возродилось в России после 80-летнего запрета зимой 1905/6 г. и первоначально не имело никакого влияния, но затем либеральные, в основном кадетские и прогрессистские круги оценили его преимущества. «Под внешним масонским флагом, — пишет Мельгунов, — хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности».
Около 1909–1910 гг. на вопрос о масонах Кропоткин сказал: «Теперь классовое расслоение прошло так глубоко, что есть серьезная опасность, что радикальные элементы из рабочих и буржуазных классов не смогут в нужный момент сговориться между собою относительно действий, выгодных для обеих сторон. Ибо если соответствующее предложение будет сделано рабочими, то буржуазия побоится своим согласием усилить позиции рабочих; если же с подобным предложением выступят буржуазные группы, то так же к нему отнесутся рабочие. Поэтому я полагаю, что в такое время создание организаций, в которых представители радикальных элементов из рабочих и нерабочих классов могли бы встречаться на нейтральной почве, было бы очень полезным делом».
Каждому намеченному в масоны новому лицу при первоначальной агитации задавался один и тот же вопрос. «Во время первых разговоров, — говорит Гальперн, — речь шла о моем отношении к вопросу о желательности создании организации, которая согласовывала бы действия разных политических партий, поскольку они борются против самодержавия». «Как-то раз — это было в 1910 г. — ко мне подошел член Государственной думы Степанов, левый кадет, и спросил меня, не нахожу ли я возможным вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические задачи и ставит своей целью объединение всех прогрессивных элементов», — говорит Чхеидзе. Если агитируемый отвечал утвердительно, то он становился членом ложи после значительно упрощенного обряда приема.
«Степанов указал, — продолжает Чхеидзе, — куда я должен придти, — адреса я теперь не помню. В назначенное время я пришел. Меня ввели в отдельную комнату, где Степанов дал мне анкетный листок с рядом вопросов, на которые я должен был ответить<…>
Когда я написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их и удалился, оставив меня ждать ответа. Я знал, что в это время ответы мои были оглашены в собрании ложи. Через некоторое время вошел Степанов, туго завязал мне глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос: