Но и у Мамука немало было сторонников, ибо его пятьдесят дружинников тоже родились в Ламази.
И пошло такое веселье, что другие полусотники, бросив упражнения, прибежали посмотреть, не приехали ли Мухран-батони раньше, чем обещали.
Угадав, что пора натянуть вожжи, сухощавый старик посоветовал закончить веселый разговор и пойти всем к нему распить тунги вина, а потом как следует отдохнуть, ибо завтра перед гостями от большой радости дружинники сумеют стрелять только в мух.
Под общий смех и шутки все отправились к сухощавому старику. И всю дорогу Цагала и Мамука похлопывали друг друга по плечу, и каждый великодушно заверял, что желает победу неустрашимому другу.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Ласковое теплое утро поднялось над отдохнувшей землей, золотя камни, разбросанные вокруг родника. Чирикнула красноголовая птичка, подскочив к прозрачной воде. Легкий ветерок донес с гор запах сочных трав и свежесть с вершин, заваленных снегом.
Замок пробудился мгновенно, словно облачко, похожее на серебряную трубу, проиграло сигнал. Засуетились прислужники, зазвенели подносы. Конюхи распахнули конюшни, кони насторожились и вдруг весело заржали, нетерпеливо пофыркивая, словно поняли, что предстоит прогулка, и готовы были сами подтащить к месту седловки дорогие праздничные седла. И сразу, вырываясь из душных псарен, беспокойно, тревожно залаяли собаки. Оглашая двор задорными возгласами, молодые князья первыми вскочили на бьющих бабками коней. Прыгая и на все лады визжа и всхлипывая, выражая восторг и просьбу взять их с собою, собаки всех мастей и пород плотно обступили дружески взирающих на них коней.
В Ламази выехали всей фамилией, даже пожилая княгиня, жена Вахтанга, даже младшая дочь Мирвана.
Изменяя себе, Дато любовался не красавицами княжнами, а двенадцатью внуками старой княгини; младшему едва исполнилось десять лет, но сидел он в седле, как опытный джигит. Все они окружили обожаемого Кайхосро, словно составляя его свиту. Впереди скакали старшие, чуть отступя — молодежь, за которой, восторженно взвизгивая, мчались любимцы псы: мохнатые, гладкие, приземистые, высокие, черные, серые, белые, коричневые, пятнистые, блистая на солнце вылощенной, приглаженной и расчесанной шерстью.
Долго по долинам и ущельям разносились раскатистый смех, пылкие выкрики, удалые песни.
И снова подумал Саакадзе: «В этом веселье полное презрение к врагам».
Сворачивая то вправо, то влево, кавалькада въезжала в цветущие деревни, наполненные пряным ароматом инжира. Из хижин выходили женщины с подносами, нагруженными прохладным виноградом, горячими хачапури и матовыми охлажденными кувшинами с терпким домашним вином. И здесь никто не устрашался врагов: все мужья и сыновья состояли в дружинах, охраняющих владения Самухрано. Только самые юные остались для охраны деревень, только самые старые пасли на сочных пастбищах многотысячные отары овец, рогатый скот и табуны жеребят. И еще долго вслед отъезжающим слышались сердечные пожелания.
Кайхосро, вспомнив, что еще вчера обещал подробно рассказать об «обмене любезностями с царем Теймуразом», поравнялся с Саакадзе. То улыбался, то хмурился Георгий, слушая о домогательствах Метехи.
Потерпев неудачу с Моурави, Чолокашвили, по повелению царя, отправил гонцом в Мухрани молодого князя Андроникашвили с тремя телохранителями, а князя Оманишвили с двумя телохранителями — к Ксанскому Эристави.
«Разобщить во что бы то ни стало святую троицу!» — беспрестанно повторял Теймураз. Он так радовался удачному сравнению, что кричал об этом на весь Метехи.
Послание начиналось с витиеватых пожеланий витязям славной фамилии. Потом переходило к упрекам:
«Уже все князья Верхней, Средней и Нижней Картли представились царю царей Теймуразу, победителю персидских войск, но почему-то медлят Мухран-батони! Разве их не ждет почет при дворе царя Кахети-Картли? Не время разве всем князьям объединиться у трона Багратиони, которые всегда защищали княжеские привилегии?»
Затем следовал целый ряд посулов: высшие звания будут розданы молодым и расширены земельные угодья пожилым. Потом, словно клинок в тумане, внезапно сверкнула угроза:
«В случае неповиновения князь Чолокашвили не пошлет царские дружины на помощь, если какие-либо князья, возмущенные невниманием к царю, захотят напасть на Самухрано».
Не без удовольствия поведал Кайхосро об ответе князю Чолокашвили, вернее — Теймуразу. Начав с уверений в искреннем восхищении царем, который с помощью тушин и других горцев изгнал из Кахети Исмаил-хана, Кайхосро тонко заметил, что, будучи правителем Картли, он во имя укрепления царства добровольно отказался от картлийского трона в пользу «богоравного» Теймураза, — поэтому он вправе рассчитывать на хорошую память преемника. Также напомнил, что фамилия Мухран-батони всегда чтила Багратиони и не преминула бы и теперь лично прибыть с приветствиями в Метехи, но никто из князей Мухран-батони не переступит порог Метехи, пока там «гостит» Зураб Эристави, обагривший свои руки царской кровью. И то правда, что в Кахети это не считается позором, там даже сын в угоду шаху Аббасу рубит голову отцу, пример тому царевич Константин, обезглавивший своего отца, царя Александра. Не лишне вспомнить и сыноубийство — отравление царем Александром царевича Давида. Но в Картли трон Багратиони не был опозорен подобным злодейством. И хоть царь Симон Второй многим владетельным князьям Картли не был желателен не только из-за магометанства, а больше из-за неспособности царствовать, все же никто не осмелится даже подумать о том, чтобы очистить трон путем позорного убийства. Княжество лишь определило пленить Симона и с почетом держать в отдаленном замке, пока на коране не отречется от трона за себя и за будущего сына, после чего отправить в Исфахан. «Полагаю, князю Чолокашвили больше незачем приводить доводов, объясняющих нашу сдержанность. Но если недостаточно их, добавлю, никто из уважающих себя не должен уподобиться Андукапару, в слепоте своей попавшему, как неразумный заяц, с западню. Хорошо, что придумал кинуться в Куру со стены Метехи, опозоренного Зурабом, иначе и его голову, подобно голове царя Симона, швырнули б под копыта коня царя Теймураза. Если же какого-либо князя, обиженного за царя Теймураза, сатана приблизит к замку Мухран-батони, то, возмещая убыток, голова неосторожного, вместо головы Андукапара, будет под копытами коня Теймураза. На этом, князь, мое крепкое слово, никогда не нарушимое».