Не рассчитывая получить Носте, — на него безусловно нацелился Зураб Эристави, — князь Цицишвили напомнил, что Саакадзе азнаур по прихоти судьбы, но князь по праву.
— Он пренебрегает почетным званием! — Тамаз Магаладзе брезгливо поморщился, будто прикоснулся к грубому плащу обедневшего азнаура.
После своей женитьбы на средней дочери придворного советника Кочакидзе преобразился Тамаз — старательно занимался усами, злоупотреблял благовониями. Поджарая Мзе-хатун — «Солнце-дева» — обтесывала мужа по образцу своего отца. Но отпрыск старого волка Леона не переставал мечтать о расправе с Великим Моурави, исконным врагом фамилии Магаладзе. Тамаз был бы совсем счастлив, если б не изнывал под бархатной туфлей своей Мзе-хатун. Она лихорадочно скупала за бесценок тутовые рощи и, вместо услады, мучила Тамаза беседой о торговле шелком. А тут царь пожелал разорить ностевского «барса». Вся торгашеская кровь взывала: «Хватай! Не уступай! Торопись!» И она решительно наказала Тамазу выступить с обличением «недостойного». Особенно прельщали «Солнце-деву» драгоценности Русудан — значит, необходимо доказать свое право на них, не дожидаясь, пока они будут обнаружены в «логове хищника» и размурованы.
Приятного Тамаза поддержало большинство князей: грубый плащ обедневшего азнаура к тому же пропитан овечьим потом! Когда «барс» возле трона, от него навозом несет!
Старший Палавандишвили насмешливо оглядел Тамаза: «Эх, когда человек споткнется, каждая свинья спешит носом даже на ковре навоз нащупать! А давно ли овечий пот за амбру принимали?»
— Быть вождем азнауров почетнее, чем неродовитым князем, — не унимался и Цицишвили, — и если ослушник по праву князь, то лишь княжеский Совет может определить, кому должно перейти его владение.
— При чем тут, прости господи, княжеский Совет? — Феодосий сердито взмахнул, как стягом, черным рукавом рясы. Святой отец удивлен: желанный служителям креста царь ничем не вознаградил церковь за изгнание Хосро-мирзы и Иса-хана. Разве сейчас не подходящий случай?
Как-то получилось само собой, что князья очутились по одну сторону Оружейного зала, иерархи — по другую. Духовные и светские владыки готовы были ринуться к стенам, вооружиться и пустить в ход клинки.
Феодосий вышел на середину и замер с вскинутым крестом.
Князей охватило замешательство. Но Палавандишвили, не желая уступать поле словесной битвы, едко заметил, что Саакадзе не монах, значит, церковь тут ни при чем.
Кахетинское духовенство, отмежевываясь от картлийского, поддержало Цицишвили. Стремясь к первенству над церковью, а заодно и над царством, отцы Кахети дружно атаковали архиереев из клики католикоса: «Уж не хотят ли картлийцы распухнуть от угодий и золота? Не сказал ли святой апостол…» И тут посыпались изречения из евангелия и библии в таком изобилии, что хватило бы на три собора.
Стремясь досадить священникам Картли и поэтому не скупясь на слюну, Харитон съязвил:
— Князьям не впервые отторгать друг у друга владения, пусть и сейчас сами умиротворят сословную жадность. Да ниспошлет господь правильное решение алчущим и жаждущим!
— Аминь! — умильно подтвердили кахетинцы. — Аминь!
Зураб прислушивался к спору, и куладжа все чаще вздымалась на его груди. Он судорожно рванул монисто, обвивавшее его шею, — золотые монеты старинной чеканки со звоном покатились по мраморным плитам. Накануне Зураб нашел в царском саду дикий каштан и сейчас сжимал его до боли в пальцах, будто камень для пращи. Да, он, князь Арагвский, согласен с Цицишвили и Палавандишвили: пусть соберется Совет князей высших фамилий.
Не сомневался арагвский князь: довод, им придуманный, лишь его сделает владетелем Носте. «Это ли не сладостная месть! — злорадствовал Зураб. — Не далек час, когда я, новый владетель Носте, начну выбивать из зазнавшихся ностевцев саакадзевский дух. Я взнуздаю ишаков и заставлю обогащать своего господина…»
Зураб решил оправить дикий каштан в серебро, а изображение его поместить в центре нового знамени Носте. Втайне он насмехался над окружавшими его «коршунами», уже считая владение Саакадзе своим.
Словесный турнир длился до сумерек, и Зураба так и подмывало воскликнуть: «Э-о, кто хочет догнать Симона Второго?»
Очутившись наконец в своих покоях, Зураб разразился хохотом. На зубчатых стенах Ностевского замка он будет вешать и господ и рабов. Пусть проветриваются! Он оценил силу ужаса — как оружия, приводящего в покорность самых непокорных, — и собирался широко применять его в своей деятельности, направленной к захвату власти в двух царствах Восточной Грузии.