С самого раннего утра сборщик, нацвали, гзири и писцы, не скупясь на ругань, принялись обшаривать Носте. Они чувствовали подвох, но доказательств не было. Скудные запасы на зиму, жалкий скот и пустые подвалы не сулили не только «законной» доли обогащения, но хотя бы сытной еды. Когда они ловили ностевцев на том, что кувшины пахнут свежим сыром, их заверяли: «Был свежим, теперь даже сыром нельзя назвать». Когда обнаруживали жирную курицу, клялись: «На свадьбу откармливали». А у Кетеван совсем плохо дело обернулось. Опытный сборщик обрадованно закричал:
— Куда скот спрятала?
— Давно съели.
— Съели? А свежий навоз для удобрения сада, не меньше чем от десяти коров, откуда?
— Мой ангел помог.
— Что-о?! — взъерепенился гзири. — Ты как сказала?
— А разве неправда? Год, как навоз лежит, в вид такой, будто только что на… бросан.
— Замолчи! — взревел гзири, вздыбив голову, как бык перед ударом. Князю расскажу! Он тебя наградит щедро за…
— Пусть щедро, господин, только сам ты не слепой: видишь, щедрее ангела никто не может. На него уповаю.
Кубарем вылетел со двора Кетеван побагровевший нацвали с пустым кисетом на шнурке, а за ним гзири, поблескивая медной стрелой на шлеме, ошарашенный сборщик с арканом на плече, писцы с чернильницами на поясах и гусиными перьями в папахах, преследуемые напутствиями рассвирепевшей бабо Кетеван.
Долго беседовал по душам Гогоришвили с князем, убеждая последовать его совету. Покусывая ус, князь все больше мрачнел и наконец велел собрать ностевцев.
Давно не было так многолюдно на церковной площади. Три древних высохших дерева, — если срубить, три серых черта выпрыгнут, — растопырили свои дико торчащие ветви над безмолвствующими ностевцами.
Даже шепота не слышно. «Так надо», — учил их накануне Гогоришвили.
Князь, засунув нагайку глубоко в цаги, сумрачно оглядел площадь. «Что за народ! Стоят тихо, а мне все кажется, камнями меня забрасывают, да еще на запас по два кинжала за чохой скрыты», — и, перекрестившись, спросил:
— Где священник? Почему не вижу?
— Ты ни при чем, благородный князь: как можно видеть того, кого нет? Дед Димитрия вздохнул. — Дочь у нашего отца Антония сильно заболела. Очень ее любит. Как только прискакал вестник, сразу отец на кобылу вскочил, пусть в рясе, а как джигитует! Семья тоже следом выехала; правда, на арбе. Что делать, лишь одну кобылу имеют.
— Псаломщик к семье тоже уехал, но на осле, разбогатеет — кобылу купит. Может, нужен там будет, — смиренно добавил Павле.
Глазки деда Матарса так и сверкали: это он предложил мествире в короткой бурке прислать ложного вестника. «Иначе как при священнике скот угонять? Или в тайнике богатство прятать? Хоть и свой — тоже Георгия ждет, все же священник: может не вытерпеть и предать согрешивших, ради спасения их душ. Лучше не искушать. Пока до дочери доедет, день пройдет: увидит здорова, обрадуется, простит ложного гонца; а раз приехал — погостить останется. Тут семья на арбе притащится, псаломщик на осле тоже — опять погостить придется, с дороги отдохнуть. Пока вернутся, здесь все мирно будет, уже царскими станем. Расстроится, что свое не успел спрятать, — без греха как душу спасать? — и назло о нашем не скажет».
А князь, потеряв самообладание, говорил, говорил до хрипоты.
— Не беспокойся, князь, беречь, конечно, не откажемся. Кто из умных может подумать, что Георгий Саакадзе не вернется?
«Прав этот старик, — размышлял обескураженный князь. — А вернется Саакадзе, начнет мстить. Неразумно мне рисковать своим замком. И потом разве Зураб не намекал, что княгине Нато Эристави Арагвской, моей двоюродной тете, будет приятно, чтобы князь из ее рода замок Русудан оберегал?»
— Значит, не хотите подчиняться прибывшим со мною нацвали, гзири и сборщику?
— Благородный князь, каждый из нас отдельно подчинится, а за всех вместе ручаться не можем. Начнут приезжие притеснять, народ приглашение Сафар-паши вспомнит, и… в одно утро, кроме стариков, никого не найдут храбрый гзири в шлеме и нацвали в папахе.
«О-о, чтоб тебе вином упиться! — чуть не вскрикнул Гогоришвили, искоса следя за притворно сокрушающимся Зауром. — Любым средством надо уберечь Носте, пока будет спокойно царствовать Теймураз и беспокойно рваться к горцам — Зураб».
«Что ж предпринять? Неужели последовать совету азнаура? — почти тоскливо думал Палавандишвили. — Что за народ! Стоят смирно, говорят покорно, а мне все кажется, что я стою под скалой, готовой вот-вот обрушиться. Нет! Тут никто не покорится! Логово «барса, потрясающего копьем».