Тихо шептались «барсы»:
— Георгий! Может, правда, сами ринемся на Душети?
— Даутбек прав… пока Теймураз не подошел.
— Неожиданность всегда ослабляет врага.
— Знаю, мои «барсы», но, кроме смелости, в войне необходим расчет. Нас мало, а княжеских рабов много, значит, для победы, кроме отваги, нужно умение вести войну, а без имеретинских войск не построить треугольный клин, который своим острием безусловно выбьет княжеских выродков из Душети.
— Твоя правда, Георгий, но… все другие мысли смяты одной: наступать! наступать! наступать!
— Да, мой Дато, наступать до прибытия Теймураза. Только разум настойчиво советует: «Осторожней, Георгий, ибо в первый раз за всю боевую жизнь твоя дружина может дрогнуть и… покинуть поле боя». Нет, друзья, кроме позора, мы рискуем вселить в наше небольшое войско сомнение, а в князей вселить уверенность. Не следует забывать: войско сильно полководцем, но и полководец силен войском. Что, если доверие пошатнется? На Душети без подкрепления не пойду!
— Георгий, а если подкрепление подоспеет после въезда царя в Душети?
— Неужели откажешься? — почти с отчаянием выкрикнул Димитрий. — Я полтора ча…
— Если Теймураз прибудет раньше имеретин, час будет упущен, — к этому следует готовиться!
Саакадзе пришпорил Джамбаза и отъехал: «Отважны «барсы» в битвах и умны в выполнении посольских дел, но многое от них скрыто. Царь есть царь! Не простит мне народ, если нападу на него в жилище. А если победа останется за мной, еще лицемерно начнет он уверять, что прибыл не сражаться, а в гости к зятю. Тут выступит церковь… подымется ропот: «На царя напал!» И под благословение святых отцов народ отшатнется от дерзкого! Оставленный народом! Что может быть горше? Никогда! Никогда я не оскорблю народ! Разве всю жизнь я не был с ним? Дело другое, если сам царь, теряя царское величие, неуместно ввяжется в драку подданных. Такая непристойность возмутит народ! Царь станет равен враждующему князю. И народ, обнажив оружие, не преминет с восторгом натереть затылок «богоравному», чтобы в другой раз не забывал свое место. Значит, надо ждать «богоравного» на поле битвы… где и натереть ему затылок».
Придирчиво обследовав склоны, Саакадзе выбрал площадку для стоянки и приказал разгрузить безропотных верблюдов, разбить шатры, сколько есть, развести в них малые костры.
Быстро действуя, дружинники несколько согрелись, каждый мечтал вынуть из хурджини черствый лаваш и кожаный сосуд с вином. «Барсы» отдали дружинникам свои четыре шатра, а в пятом поместились сами, затащив к себе и Автандила.
Поспешно Эрасти установил шатер Саакадзе и принялся вынимать из хурджини незатейливую еду.
Вновь хлынул ливень с такой силой, словно из огромной бочки, повисшей над землей, выбили дно. Саакадзе шагал возле шатра, не обращая внимания на мольбу Эрасти.
Раздались окрики часовых. Кто-то выругал черта за неудержимость и гикнул.
И тотчас гонец азнаура Чрдилели осадил коня перед Саакадзе:
— Моурави, лучники Чрдилели с высот увидели приближающиеся к Душети кахетинские войска. Наверно, царь Теймураз тоже скоро пожалует.
— Передай азнауру Чрдилели: скоро прибуду к нему.
Отпустив гонца, Саакадзе опять зашагал, мысленно охватывая всю местность от Базалетского озера до Душети и располагая на выгодных рубежах имеретин, которые, конечно, уже вышли на правый берег Мтиулетской Арагви.
На всем скаку очередной разведчик спрыгнул с взмыленного скакуна и подбежал к Саакадзе:
— На правом берегу Мтиулетской Арагви тихо, — сообщил он почему-то шепотом. — Лишь джейран выходил на водопой, да звезда, не побоясь дождя, соскочила с неба в расселину. И имеретин не видно, ни конных, ни пеших.
Эрасти затащил измученного разведчика в шатер, напоил вином и, сунув в руку кусок чурека, посоветовал отправиться к дружинникам и поспать, ибо беспокойный Моурави вновь погонит его выслеживать имеретин.
«Но ведь царевич Александр уже давно должен был пересечь речку Ксани и вывести войско на правый берег Мтиулетской Арагви, — недоумевал Саакадзе. Приди имеретины в установленный срок… Неужели черная судьба, осмелев, протягивает ко мне свои костлявые пальцы? Душети упущено. Такая возможность больше не повторится. В какую же сатанинскую бездну провалился царевич, славящийся умением влюблять в себя своенравных царевен?» Омраченный взгляд Георгия скользил по едва видным ближним отрогам, окутанным пепельными прядями тумана.
Теребя ногой оскаленную голову медведя, заколотого им на охоте, Зураб намечал дальнейшие ходы: «Отсиживаться в Душети рискованно: не следует забывать, с каким воинским искусством овладел Моурави даже стенами Багдада. А что перед ним стены Душети? То же самое, что изгородь из тростника! Но… с часу на час должен прибыть царь! Не осмелится ведь дикий «барс» напасть на царя!.. И потом — что может противопоставить ностевский хищник сытым и отдохнувшим у очагов царским и княжеским дружинам, да еще во главе имеющим венценосца? Ничего, кроме потоков воды, струящихся по буркам и кольчугам окоченевших разбойников! Надо использовать преимущество немедля. Но где же царь? Неужели забыл, что его прибытие — спасение Душети? Забыл о значении неумолимо надвигающейся битвы, мимоходом уединился в каком-либо монастыре и заскрипел пером, вдохновенно выводя шаири? А главное, этому никто не удивляется и не возмущается! Неизвестно, что больше прославило Теймураза Первого — война с шахом Аббасом или сладкозвучные напевы!»