— О-о-о, горе!
— Доли тоже лишили.
— Правильно поступили: если очаг потух, на что зерно?
— А если зерна нет, на что детям возле буйволятника плакать?
— Проклятые князья! Вот Моурави победит, всех разбойников в буйволятник загонит!
— Кто против?
— Буйволы против!
— Тише говори! Тише!
— Замолчи, Гогла! Да ниспошлет святая иверская божия матерь победу нашему Моурави!
— Такое все хотят! Только пока победит, наши семьи в ямах и под ярмом могут погибнуть.
— Что делать? Как поступить? Разве мы свою волю имеем?
— Значит, драться с Моурави решили?
— Кто решил?! Э-хе, Закро, за умного тебя народ держит, а сам не знаешь, что говоришь! Будем притворяться, что деремся.
— Хо-хо-хо, а мсахури не заметит? Или сам князь глупее тебя? Посмотри на кол — вон белеет череп! Вспомни, за что князь обезглавил Саба!
— А еще такое в деревне князя Качибадзе было, старый Евстафий на базаре рассказывал. Десять дигомцев хотели к Моурави бежать. Поймали их. Тогда князь велел всех в яму бросить — грозит: год оттуда не выйдут.
— Уж вышли!
— Кто это сказал? Кто?
Крестьяне порывисто обернулись. Из полумглы выступил стройный хизани, насмешливо глядя на спорящих.
— Клянусь, не вышли! В таком деле князья крепко слово держат.
— А я клянусь — вышли! — упорствовал хизани. — Вышли, раз князь продал их туркам.
— Тур-ка-ам? Чтоб им, скажем, ахалцихская луна на голову села!
— Почему Сафар-пашу беспокоишь? Братьев наших в Константинополь угнали.
— Что-о-о-о?!.
Закро вздрогнул: что может быть страшнее! Крестьяне заметались — и страх неудобно показать, и дрожь унять не в силах. Многие незаметно скрылись. Другие опасливо поглядывали в сторону деревни. Наверху еще ярче пылал костер. Спускались мсахури, несшие оружие. И холодом тянуло из сумрачной лощины, где глухо урчала вода.
И внезапно хлынуло: кто говорил, что пора спать? Последняя ночь у родного очага, вот уже вторые петухи кричат. Кто напоминал о тяжелом завтрашнем дне? Еще солому не провеяли. И один почти радостно закричал:
— Э-э, люди, спать рано! Наверно, добрые жены с горячим лобио ждут нас!
— Моя мать обещала чуреки испечь.
— А моя — хачапури. И вино тоже обещала.
— Моя жена слово взяла, что скоро домой приду.
— Эх, народ, хорошо, когда семья в дарбази спокойно живет! Пусть бедная, но целая, и дети не плачут у закрытого буйволятника.
— Все вы, люди, правду говорите, но Моурави учил на Дигоми: «Не бойся смерти — бойся позора!» И я, обязанный перед родиной, все равно к Моурави уйду.
— Молчи, Закро! Не спускайся в яму на гнилой веревке. Смотри, кажется, гзири воздух обнюхивает.
— Помни, и тебя наш щедрый князь может туркам продать!
Закро хмуро оглядел односельчан и молча скрылся где-то за желтеющими деревьями. И тотчас издали послышался молодом женский голос:
— Закро, а, Закро! Почему ждать заставляешь? Или не тебя завтра провожать должна? Или ты не дружинник молодого князя?
Где-то надсадно три раза прохрипел петух. Из-за склона темной горы выглянула луна, и в ее мертвенное свете зловеще блеснул белый череп.
Царь в Душети! Свершилось! Обвал разрушил замок надежды! Но согнется ли воля от ударов превратной судьбы? Да сгинет сомнение! Надо разобщить коршунов и шакалов! Поразить в самое сердце арагвинца! Повернуть круто на север, вторгнуться в ущелье Белой Арагви и взять приступом Ананурский замок! Князья не ринутся помогать Зурабу в защите его фамильного замка, и… Зураб станет лицом к лицу с Моурави.
Каким-то путем в Ананури проникла весть о намерении Моурави овладеть замком Эристави. Страх обуял ананурцев. В смятении они ожидали неотвратимых бедствий, обвалов камней, что запрудят Арагви, а вышедшая из берегов река затопит замок до верхушки креста храма. Предсказательницы рвали свои седые космы и на разные лады вещали о том, что зеленая змея вырвалась из когтей черного медведя и ужалила его в дымящееся сердце.
Княгиня Нато надменно вскинула голову, отчего под двойным подбородком качнулись в кровавых отсветах рубины подвесок:
— Моурави не нападет на Ананури!
И к Саакадзе поскакал старый монах.
«…Знай, Георгий, — писала Нато, — только через мой труп ты ворвешься в замок Ананури, где покоится прах доблестного Нугзара Эристави…»
«Барсы» даже забыли о ливне, они рычали, хрипели, метались вокруг Саакадзе, напоминая тех, чье имя они носили. Они требовали немедленно нападения на замок. «Не считаясь ни с чем!» — неистовствовали они.