Растроганные «барсы» выразили бывшему правителю свою любовь и восхищение: «Только витязь большого сердца мог так поступить, лишь обладатель возвышенной души может так чувствовать».
Не остался должником в изъявлении лучших чувств и Кайхосро: он обнимал «барсов», уверяя, что лучше с правдивым грустить, чем с лживым пировать, и что решил он погостить у приветливого имеретинского царевича, ибо после смерти деда трудно привыкает к Мухрани.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Позвякивая колокольчиком, подвешенным к шее, курчавый ягненок щипал травку, пробивавшуюся между каменными плитами. Синий густой воздух казался шелком, вьющимся над куполами храмов древнего акрополиса, над зубчатыми башнями и величавыми стенами. Солнце поднималось неторопливо, напоминая золотое блюдо: вот-вот положат на него зажаренного оленя и подадут к царскому столу.
На губах Русудан мелькнула усмешка и погасла. Увы, здесь не одно солнце, здесь, казалось, все поставлено в угоду мелким, будничным интересам дня. Слишком непривычно для Русудан протекала жизнь во дворце царя Имерети, так непривычно, что становилось тяжко от одного вида вельмож, бесцельно снующих по строго убранным залам. Здесь все обставлялось торжественно, даже еда не обходилась без грома: в десять часов раздавался удар барабана, и все устремлялись в «зал крылатых коней», шумно рассаживались, согласно установленному этикету, за узким столом, где их ожидало кислое молоко.
Почему сегодня особенно искала Русудан уединения? Ночью, во сне, она шла по белым розам, и незримые шипы вонзались ей в ступни; было сладостно от бесконечной дороги цветов и нестерпимо больно от кровоточащих ранок. Вдруг розы стали красными, образовали огромный венок и запылали, а она металась в замкнутом кругу, задыхалась от терпкого дыма и не могла разомкнуть глаз. Порывисто оставив ложе, Русудан потушила курильницу, но фиолетовый дымок продолжал виться, и в его струйках чудилось что-то недоброе.
Вся во власти каких-то предчувствий, вспоминая сон, она задумчиво поднялась на безлюдную площадку акрополиса, главенствовавшего над стольным городом Кутаиси. Отсюда неистовый Риони походил на спокойную голубую ленту, протянутую вдоль цветущей равнины, а за ней зеленели ущелья темных гор, покрытых лесами, они как бы качались в зыбком мареве. Белые черепа Пас-горы и соседних великанов сурово выглядывали из-за отвесной Квамли и других гор, подымающих свои громады над изломом лесистых хребтов, почти вплотную подступивших к городским стенам.
Некогда в Ананури, в дни молодости, Русудан, княжна Арагвская, дочь доблестного Нугзара Эристави, любовалась гордым, замкнутым азнауром Саакадзе. Он был непонятен, словно книга чужого народа, но другого не ждало ее сердце, не терпящее покоя. Вспомнилось, как взобрались на вершину горы, откуда замок Ананури казался игрушечным, как бы сложенным из камешков рукой ребенка. О, как было наверху хорошо! Там царствовал ветер! А когда на горе ветер, небо качается…
Здесь среди мраморных стен тщетно надеялась она ощутить ветер, который напоминал бы ей о Георгии! В неподвижном воздухе ветви будто застыли, и шелест листвы не повторял песню, давно отзвучавшую. Да и в светлой высоте не парил арагвский орел.
Склонившись, Русудан погладила ягненка, и детеныш с шелковой шерсткой уткнул влажный носик в ладонь незнакомке. И внезапно пришло ей на ум: не так же ли невинна и, увы, глупа была политика Георгия Третьего Имеретинского в отношении Картли, как этот ягненок?
Над акрополисом распростерлось облачко, похожее на перистое опахало, и хотелось крикнуть Русудан: «Мчись за Сурами! Там ты обернешься ливнем, преграждающим путь врагу, туманом, укрывающим друга, каплей воды, что иной раз дороже океана».
Но облачко не шелохнулось. И не настоящими казались багрово-красные плоды, пламеневшие на гранатовых деревцах.
Внизу высились дворцы, башни, храмы, дома с узорчатыми балконами. И над ними словно царствовал величественный собор Баграта Третьего, опоясанный орнаментом из каменных львов и грифов. Крепость бога и стольный город царя! Тут проповедовалось отрешение от земных благ, а по речным водам неслись зеленоватые ладьи, украшенные коврами, на них купцы властью золота утверждали обратное; и деловитые фелюги и легкие бурдючные плоты, груженные дорогим товаром, утверждали торжество материи над духом.
Русудан никогда не припадала в экстазе к подножию креста. И какие божества, какие кумиры могли пленить сердце, познавшее величие любви и смысл жертвы?