Саакадзе затаил усмешку. «Нет, владетели, Моурави создан не для сохранения замков, не для упрочения ваших устоев! Я ли ради получения от вас войска для битвы с врагами не ублажал вас? Я ли не обогащал ваших глехи воинскими званиями? Не возвеличивал ли ваши фамильные знамена в битвах? Не прославлял ли ваших княгинь? Как видно, правдива пословица: «Сколько хищников ни корми, все в лес тянутся».
«Колеблется Саакадзе!» — так превратно истолковали его молчание духовенство и князья Нагорной и Долинной Имерети и усилили натиск.
— Добром помянем, Моурави, непостижимое благочестие твое! — проговорил митрополит Захарий и вскинул правую руку, как бы призывая в свидетели небо.
— Разве не заметил ты, Моурави, своим проницательным оком, — изогнулся лисицей сорок восьмой князь, сидевший слева, — как, поджав хвост, бежал при одном твоем приближении Леван Дадиани?
— В Самегрело произошло большое смятение! — подхватил оживленно Джоджуа. — Прискакав в свой волчий дворец, коварный властелин выкрикнул: «Э-о, мегрельцы! Готовьтесь: скоро царь Имерети совместно с Великим Моурави на радостный пир нас призовут».
Рассеянно слушал Саакадзе, в душе завидуя пастухам и охотникам, которые бродят сейчас по нагорным лугам и в лесной чаще. Там ветер рыскает между скалами и над пропастью вьется тропа, и цель ясна — как воздух, который хоть пей из цельной голубой чаши, опирающейся на грани вершин. И мечта об этом усугубила духоту, царившую в палате, и остро покоробил намек на скорую, как предполагали князья, свадьбу Автандила. Он нервно провел ладонью по вороту и с неприязнью спросил:
— Почему же вам, князья, не опередить Левана и не поскакать к нему на «пир» с обнаженными мечами?
Князья опешили, беспокойно взглянули на епископа, который строго ответил:
— Господь наш единый, вездесущий, все сохраняющий и творящий благо, тебя благословил. Да будет тебе ведомо, что царь наш, по наитию свыше, желает получить меч твой в твоей деснице. Да примет святая троица тебя под покров свой!
— Не ты ли, правитель над правителями, полон священного огня негодования? — Джоджуа, подражая митрополиту, тоже вскинул правую руку, отчего на перстнях вспыхнули синие и малиновые камни. — Тебя мыслим мы посланцем неба!
Саакадзе пропустил мимо ушей многословное восхваление и, обращаясь к Георгию Третьему, сухо сказал:
— Считаю, царь царей, несвоевременным напасть сейчас на Самегрело.
Словно под ледяной каскад попали отцы церкови и имеретинские владетели! Страсти утихли, и в палате водворилось молчание.
«Вижу, князья, — подумал, усмехаясь, Саакадзе, — не терпится вам моей десницей присвоить себе земли Самегрело, растаскать их по клочкам, а на народ мегрельский, как на собственный имеретинский, надеть двойную цепь рабства! Бедный труженик, ты и так едва прикрываешь наготу свою, и сытым случается быть тебе не каждый день. Нет, никому ныне и впредь не поможет Георгий Саакадзе закабалять народ!»
Католикос Малахия уставился на носки своих черных бархатных сандалий, вышитых золотом и осыпанных драгоценными камнями, потом с горечью проговорил:
— Бог не до конца взыскал с нас за грехи наши, если ты, сын отваги, отказываешь нам в мече своем.
— Не отказываю, святой отец, а советую подождать, — голос Саакадзе звучал так глухо, что он сам не узнавал его. — Недолго усидит спокойно Леван — характер скорпиона у него, способен ужалить даже ближних. Ты же, святой отец, знаешь: поднявший меч от меча и погибнет.
— Горе нам, беспредельно грешным! — недовольно прохрипел архиепископ Давид, судорожно касаясь наперсного креста.
В горле Саакадзе запершило, и он наклонил голову, чтобы не выдать своей ненависти. Он готов был немедля проучить лицемеров.
Но тут встал царь и напомнил, что Моурави гость, и дорогой гость! Не следует утомлять его долгой беседой. На обсуждение дел еще много осталось времени. И, прислонив жезл к плечу, Георгий Третий величественно покинул палату.
Хранивший долгое молчание Кайхосро Мухран-батони шепнул сидевшему рядом Александру:
— Утомлен и опечален Моурави. Царь царствующих прав, не следует настаивать.
— Мой любезный и дорогой друг Кайхосро, надо удержать Моурави от поездки в Стамбул. Я лучше знаю турецких пашей, увидишь, я окажусь прав.
И вновь шли… нет, не шли, а ползли дни — унылые… навязчивые. Увивались около Моурави князья, устраивая неуместные празднества, елейно славили Моурави церковники, щедрым звоном напоминали церкви о своем домогательстве. А Георгию Саакадзе все казалось, что на небосклоне потускнело солнце, а с вершин продолжают беспорядочно спускаться всадники, вместо бурок прикрываясь туманами.