И вновь обсуждали: кто же займет пустующий трон?
Каждый из владетелей желал услышать свое имя. Но церковь не поддержит, остерегается междоусобиц. И несказанно обрадовались предложению Трифилия отправиться вторично к Мухран-батони…
Солнце к вечеру тяжело окунулось в облако, и ксанская вода покрылась пунцовой рябью.
— Если верить приметам, — с досадой буркнул Цицишвили, — такой закат предвещает ливни. Выходит — спешим к слезам.
Внезапно буйно пронесся ветер, пригибая молодые дубы. Загрохотал гром и оборвался где-то за ущельем. И тотчас наступила тишина. В зарослях умолкла лесная дичь, в мглистом воздухе неподвижно распластались ветви, и невольно кони замедлили шаг. Меж стволов засветились синим холодным огоньком гнилушки. Какая-то жуть сизым дымом поползла с отрогов…
В тишину врезался оглушительный лай. Лязгнуло железо, и опять распахнулись ворота замка Мухрани. Но что такое? Двор наполнен прыгающими, визжащими и лающими собаками. Старый князь, его сыновья и внуки в охотничьих одеждах радостно кинулись навстречу. Оказалось, что никогда так вовремя не жаловали дорогие гости… Ловчие выследили горных турачей, предстоит небывалая охота.
Будто не замечая озадаченности послов, Мухран-батони приказал к заре подать благородным князьям охотничьи плащи и оружие.
Вмиг была подана в Охотничьем зале легкая еда из двадцати смен.
С первым светом из конюшни вывели не княжеских коней, а отборных кабардинских скакунов под богатыми седлами и чепраками, каждому князю с отличительным знаком его знамени.
Старый князь упрашивал принять коней в дар за честь, оказанную дому Мухран-батони.
Послам ничего не оставалось, как, выразив искреннюю признательность, выехать на охоту и три дня гоняться то ли за Мухран-батони, осатанело лазающим по скалам, то ли за турачами, осатанело прыгающими по скалам…
А когда под веселые рулады рожков вернулись в замок и, отпировав удачную охоту, снова приступили к делам посольства, Мухран-батони нахмурился. Разве он не ясно выразил свою мысль? Разве его внук Кайхосро не достаточно твердо заявил о невозможности выполнить просьбу картлийского княжества? Почему, имея такого мужа, как Георгий Саакадзе, ищут правителя Картли? Да, правителя, ибо никто не смеет занять престол законного царя, временно отсутствующего.
Князья ужаснулись: а что, если?.. Все понятно, Саакадзе тайно хлопотал не о Мухран-батони, а о себе, и могущественная фамилия обещала ему помощь. Нет, не бывать такому! Князья не подадут на свою голову меч Георгию Саакадзе.
Посольство бросилось в Тбилиси умолять церковь вмешаться. Князья уже не замечали ни цвета Ксанки, ни тишины, ни грома. Они как одержимые пронеслись через городские ворота.
Католикос казался встревоженным: лучшего ставленника он не видит. Придется прибегнуть к высшей силе. Он подумает, посоветуется с богом.
— Не с богом, а с Саакадзе! — шепнул светлейший Липарит нахмурившемуся Газнели. — Слышал, он завтра возвращается с твоим Дато после осмотра старогорийской дороги. За верблюдов принялся.
Газнели вспылил и прохрипел:
— Кстати возвращается: хочу внука крестить. Давно пора, дела царства задержали…
Наутро Трифилий посетил Хорешани и сообщил о желании ее отца повидать внука и совместно назначить день крестин. Католикос дал согласие воспринять из купели первенца Хорешани.
В доме поднялась суматоха. Но Хорешани заявила: «Большого пира не будет. У Саакадзе траур».
Узнав об этом, Русудан поспешила к Хорешани, стала выговаривать: «Как можно первого сына бедно крестить?! Пусть будет, назло врагам, большой пир! Пусть видят, как рождаются в семье азнауров новые воины! Пусть знают: одного отнимут — десять на его место станут. О, зачем у Русудан Саакадзе так мало сыновей!» К вечеру вновь прибыл Трифилий и сообщил, что Газнели надеется видеть Георгия и Русудан на обсуждении церемонии крестин. Потом настоятель мягко говорил об одиночестве князя, о счастье иметь наследника. Может, и своеволен немного, но надо уступить, ибо только о судьбе внука печалится.
Хорешани пыталась вызвать настоятеля на более откровенную беседу. Но Трифилий, пообещав прибыть завтра с князем, торопливо попрощался.
«Как бы упрямый отец не раздумал!» — вздохнула Хорешани и направилась в комнату Циалы.
Черная ткань покрывала зеркало. Сквозь настежь раскрытую дверь виднелся сад, фиолетовые, розовые, синие цветы услаждали взор, но не могли усыпить страдание. Циала резко отвернулась от них, и ее взгляд упал на миниатюру: под лиловым балдахином смуглолицый юноша ласкает черноокую девушку, а с золотистого дерева, щебеча, улыбаются им две разноцветные птички. Вокруг склонили головки, словно приветствуя возлюбленных, пестрые, как шелковый ковер, цветы.