Лет 8 тому назад, если не ошибаюсь, у князя возникло некое подозрение на своего единоутробного брата в том, что тот, очевидно, задумал ему навредить и строит козни. Было ли это так — знает Бог. Итак, он вызвал его к себе и поднес ему яд. После того, как тот выпил его, он заболел и умер. Затем великий князь отобрал 300 опричников, предоставив им власть над жизнью и смертью людей, а также над всем имуществом, домами и домашним скарбом.
Они обошли по всему пространству между Москвой и Псковом и сровняли с землей великое множество домов; по своему усмотрению убивали мужчин, женщин и детей, грабили купцов, уничтожали рыбные пруды, а рыбу сжигали и вообще все настолько расстроили и разорили, что страшно об этом даже и говорить, а не то что видеть. Поэтому если бы приставы не доставляли нам средств, необходимых для поддержания жизни, которые привозились из других мест, мы все неизбежно погибли бы от голода и лишений. Люди впали в такую нужду, что мы почти нигде, за исключением очень немногих мест, не могли купить даже жалкого яйца.
При этом в то же самое время царь созвал в Новгород большое количество людей, словно намеревался обсудить с ними неотложные дела. Когда они туда прибыли, он приказал всех их согнать на мост недалеко от города — тот, который мы видели каждый день. Собрав их, он велел сбросить их в текущую там реку. Были убиты и задушены многие тысячи людей, которых он подозревал из-за брата, еще раньше устраненного им с помощью яда — подозревал в том, что они якобы были на его стороне. И что более всего удивительно, так это то, что утонуло такое множество людей, что вышеупомянутая река заполнилась трупами сверх всякого человеческого ожидания и была настолько ими запружена, что не могла течь по своему прежнему руслу, но разлилась по зеленеющим лугам и плодородным полям и все затопила своей водой.
Особую достоверность сообщениям о событиях 1570 года придают именно свидетельства очевидцев. Об этом впоследствии писал А. Олеарий:
Датский дворянин Яков (Якоб Ульфельдт — руководитель датского посольства 1578 года к Ивану IV. — Г. К.)… рассказывает, что мертвыми телами многих тысяч жалким образом казненных людей река Волхов так была наполнена, что нарушено было правильное течение ее: она вышла из берегов и должна была разлиться по полям. Так как эти события случились всего за 8 лет до приезда посла, то ему о них могли дать вполне достаточные сведения новгородские жители, у которых он отдыхал более месяца.
Ревностный последователь Лютера, Ульфельдт вступал в религиозные споры с приставами и местными священниками, осуждая их за предрассудки и «идолопоклонство». Нетерпимо и враждебно относясь к православию и русским обычаям, он осудил непристойность скоморохов и даже в водосвятии не увидел ничего, кроме бесстыдства. Его выпады в адрес скоморохов и гудошников следует рассматривать в общем контексте наступления на народную культуру со стороны как православной, так и католической церкви. По морально-этическим представлениям того времени фольклор и скоморошество были на грани непристойности.
В одном из древнейших шведских областных законов — Вестерёталаге есть постановление о бродячих музыкантах, которое фактически ставит их вне закона. Музыканты не имели чести и человеческой неприкосновенности, они относились к категории бездомных нищих, игру и шутки которых слушали, но не испытывали к ним никакого почтения. Если музыканта ударили, то штраф за это платить было не нужно.
Подобно Герберштейну, наиболее яркой страницей в истории Новгорода Ульфельдт считает время независимости, об утрате которой он сожалеет. Описывая его присоединение к Москве как силовую акцию, он первым из иностранцев упоминает о сопровождавшей этот процесс политической борьбе: «Это его (Новгорода. — Г. К.) могущество продолжалось до того дня, когда возникли ненависть и распри между должностными лицами, и дело дошло до того, что они решили обратиться за посредничеством при их раздорах к московиту, который впоследствии, опираясь на наиболее слабую партию, подавил и другую и, овладев городом, сделал себя его господином». В расправе над Владимиром Андреевичем Старицким и опричном разгроме Новгорода он видит звенья одной цепи.