Много ночей провел я без сна, много капканов и ловушек ставил, но волки хитрыми оказались, близко не подходили. Им хватало того урока, который они получили от таинственного злодея.
Тогда разыскал я пустую бочку, на всякий случай снес в нее все свои охотничьи принадлежности, проделал смотровую дыру, снаружи обмазал бочку овечьим салом, забрался внутрь и велел односельчанам плотно заколотить днища с обеих сторон, а бочку на опушку снести и оставить.
Послушались люди, так и сделали.
Сижу одну ночь — ничего. Караулю вторую — слышу, кто-то подкрадывается и еще издали принюхивается, воздух втягивает. Молчу, дыхание сдерживаю, глазом к дыре прильнул, высматриваю, что на воле творится. Вокруг темно, как в китовом желудке, а в темноте две пары зеленых огоньков мелькают.
В конце концов из-за облака краешек луны выглянул. И от ее улыбки все осветилось бледным светом — словно через воду смотришь. Пригляделся я и вижу: волки вокруг моей бочки кругами ходят, совещаются, что делать. Чуют зверюги — овцой разит, смекают, что бочка не пустая.
Вожак приблизился, царапнул бочку когтями, куснул зубами, да ничего у него не вышло. Тогда, чтобы убедиться, есть ли что внутри, волк просунул в дырку хвост и стал махать им, да прямо мне по носу.
Изловчился я, ухватил серого за хвост и намотал его на руку. Волк как рванется бежать. Мчится без оглядки и бочку за собой тянет. Я сижу, в хвост вцепился, не отпускаю. Волк хитер, в речку прыгнул, думал, утопит меня и освободится. А мне и горя мало. Бочка плотно пригнана, салом обмазана, дыра хвостом заткнута, плыву как на подводной лодке с мотором в одну волчью силу. Посиживаю, песни распеваю. Рука затекла, так я хвост на другую намотал, а когда обе устали, привязал волчий хвост шпагатом к ружью и ружье поперек дыры укрепил. А сам обедать сел.
Перекусил малость, отдышался и решил: хватит, попугал серого, покуражился, пора отпустить беднягу к волчице. Отвязал хвост, распустил шпагат, а хвост — бряк! и свалился к моим ногам. Оказалось, волк давным-давно умчался, а хвост, украшение свое, оставил мне на память. Посмеялся я над бесхвостым волком и попытался сам выбираться. Стал бить каблуком по дну, а днище от воды набухло и ни с места. Я обоими колотить — ни на волос не поддается. Разогрелся я, распарился, долблю, даже пот ни разу не утер, а толку никакого.
"Мама родная, что ж делать-то буду?" Достал нож, стал дыру расширять. Режу дерево, долблю, что есть силы, а дырка — только-только коту протиснуться. Прижался к ней лбом, поглядел. Елки сосновые — речонка-то вынесла меня в еще большую. Направил нож о ремень и снова дыру расширять взялся. Грызу дерево, а сам бога океанского молю, чтоб хоть эта речка в еще большую не впадала.
Наконец дыру расширил, собаке пролезть можно.
— Не так плохи дела, — бормочу себе под нос и вдруг слышу "гав-гав!" на берегу.
— Чюпкус! — заорал я радостно, а нож — бульк! в воду и утонул.
До того я расстроился — ведь заживо погибаю, — до того огорчился, чуть не плачу и не вижу даже, что Чюпкус следом за бочкой пробирается, с камня на камень, с коряги на корягу перепрыгивает, скулит, бедняга, а подплыть не решается, потому что к его хвосту всякие тяжелые железки поналипли, а на спине пила торчит — дровосек в лесу забыл, видно. Ни дать ни взять — допотопное чудище, броней на хребту сверкает.
Конец пришел!
ДИКОВИННАЯ РЫБАЛКА
Неудачи за всеми гоняются, да не всех догоняют!
Плыл я плыл, как преступник в бочке заколоченный, и не видно было этому плаванию ни конца, ни краю. Ноги задеревенели, руки онемели, а бока так прямо в подметку сбились.
— Держись, Микас, не поддавайся! — подбадриваю себя. — Охотнику на неудобства плевать. Куда важнее порох в сухости да рассудок в холоде держать. А приключения не заставят себя ждать…
Помотало, покрутило меня в водоворотах, счет дням потерял, а холодный рассудок до того заледенел, что стал вроде сквозняка, мурашками по спине бегает.
И хоть бы кто подплыл, полюбопытствовал, что за бочка посреди воды болтается. Так нет же! Никому не интересно. Все думают: раз бросили вещь в воду, стало быть, рухлядь никчемная…
В конце концов прибило меня течением к чужому берегу. Обрадовался я, стал по сторонам глядеть — неужели и теперь не найдется никого, кто помог бы человеку выбраться из этой треклятой, пропахшей селедкой тюрьмы, перехваченной железными обручами. Не успел подумать, откуда ни возьмись, к бочке моей сбежалась орава ребятишек. И давай швырять — камнями, кирпичами, битыми бутылками, железками, словом, всем, что на берегу после отдыхающих найти можно.