Чуть не расхлюпался и я.
Вот так слезища!
Одно дело, когда мышка крохотная плачет. Пискнет, бедняжка, лапками смахнет крохотные росинки с глаз — только и плача, а смотрящему — печали. И совсем другой разговор, когда прослезится самое крупное млекопитающее на свете. Такая махина не только опечалить может, но и утопит в слезах запросто.
"Видно, плохи его дела, если такой великанище нюни распустил, как маленький, и слез не стыдится", — задумался я. А тем временем кит приоткрыл и другой глаз — с огромное решето. Из него выкатились пять горьких слезин, тяжелых, как пять арбузов. Кит, бедняга, приподнял хвост и бессильно уронил обратно на лед — ни дать ни взять, человек безнадежно махнул на все рукой.
— Не унывай, мы тебя не обидим, — успокоил я плачущего великана и погладил по боку. От кита пахнуло неимоверным жаром. — Охо-хо, он еще, чего доброго, умрет от перегрева, — поделился я с Чюпкусом беспокойством, но этот дурачина не поверил и принялся зло лаять на меня. — Да, да, дорогой приятель. Пора бы знать, что киты привыкли плавать в очень холодных водах. Он столько тепла вырабатывает, что воздух не может его охладить. Если кита выбрасывает на берег, ему грозит смерть от жара, ясно? И чаем с малиной тут не поможешь. Ему нужна холодная ванна со льдом. Понятно тебе, бестолочь, или нет?
Я видел, что и эти слова не подействовали на Чюпкуса. Но когда кит разинул свою пасть — широкую, как ворота, и когда Чюпкус, этот дурень собачий, услышал удары его сердца — будто кувалда в полтонны весом, не меньше, бухала, а кровь шумела громче бурной реки, он мигом заткнулся, перестал лаять и попятился подальше от великана.
Пока обежал я вокруг кита, семь потов сошло, а мысли доброй в голову не пришло. Как тут быть, что мне с ним делать? Мяса-то — этакая глыбища! Ни с места сдвинуть, ни в воду столкнуть — один плавник не меньше тридцати пудов потянет.
В конце концов: если уж киту суждено погибнуть, пусть первым подохнет это зеленое страшилище, что застряло у него в глотке и не дает свободно дышать.
Быстренько приспособил я к ружью гарпун, к гарпуну привязал прочную веревку, свитую из медвежьих жил, второй конец прикрепил к нашему ледяному дому, прицелился и выстрелил. Гарпун — фью-ють! — угодил зеленому чудищу прямехонько в голову. Ухватился я за веревку, стал тянуть страшилище из китового горла.
Но оказалось это лишнее. Не успел я прикоснуться к веревке, как гарпун пружиной выскочил обратно, а в глотке кита раздался пронзительный свист. Зеленое чудище стало на глазах уменьшаться, съеживаться, опадать. А через минуту кит без всяких усилий выплюнул зеленую оболочку, набрал полные легкие воздуха и так сильно ударил хвостом по льдине, что она раскололась надвое. Кит грянулся в расщелину, выбросил два мощных фонтана воды и нырнул вглубь. А когда вынырнул, был уже почти за полкилометра от нас.
Хохотали мы с Чюпкусом, даже прослезились от смеха, так потешно прыгала и радовалась эта трехтысячепудовая гора мяса.
Насмеявшись, нарадовавшись и забыв про свои невзгоды, пошли мы с Чюпкусом посмотреть, что же выплюнул кит. Оказалось, обыкновенная резиновая надувная лягушка. С такими ребятишки купаются в Паланге. Ужасно разозлился Чюпкус, стал рвать ее зубами. Я ему запретил.
— Чем виновата резиновая глупыня? — сказал я ему. — А вот несмышленым пиратам, которые оставляют в море такие игрушки, надо бы всыпать по мягкому месту. Кита чуть не уморили. А что уж говорить о мелкой рыбешке?
Ужас!
ГОРЯЩЕЕ МОРЕ
— Парни, скажите по совести — умный я или дурак?
— Полезай под стол, скажем!
Все дальше на юг уносили морские течения нашу льдину, виды один краше другого радовали глаз и согревали душу. Цвет моря менялся ежечасно. Вода становилась то зеленой, то синей, то вдруг ярко-оранжевой. Вокруг нашего ледяного острова все еще плавал тот самый голубой кит, который чуть не погиб от перегрева. Он согревал нас фонтанами теплой воды. Кит резвился, радуясь свободе, а мы с Чюпкусом замирали от страха, как бы он снова не проглотил какую-нибудь выброшенную в море ненужную вещь. А это могло случиться, ведь пока мы плыли на юг, менялся не только цвет моря. Ветер все чаще прибивал к краю нашей льдины всевозможные обломки, пустые бутылки, ящики, бревна, палки и разные прочие следы человеческой беспечности.