Он молчал и тайком от меня лечился от малокровия жареной зайчатиной.
Спасибо!
На здоровье!
КОНЬ — ПОБЕДИТЕЛЬ КУРОПАТОК
— Эх, кабы печку да на коня, а меня на печку — хорош был бы я наездник!
Мы уже пролетели половину пути, когда ни с того ни с сего моторы нашей летающей лохани раскашлялись, расчихались, будто нанюхались табачка моего.
"Магнит действует", — подумал я и на всякий случай сел с Чюпкусом поближе к выходу.
Испуганные летчики роздали нам парашюты и велели спасаться, кто как может. Ждать было нечего, схватил я песика под мышку и ринулся вниз головой в люк. Досчитал до трех, дернул кольцо, парашют раскрыл надо мной пестрый гриб, покачался-покачался и приземлился на самой окраине этой диковинной страны.
Здесь, за высокими горами, которые ни птице перелететь, ни зверю одолеть, в тесном ущелье ютилось охотничье хозяйство, где разводили куропаток. Несколько сот усердных и послушных работников с утра до вечера лазили по склонам, скармливая прожорливым куропаткам перловую крупу, пичкали их рисом и маком, а сами только и ели, что таблетки искусственного хлеба.
С помощью этих терпеливых трудяг я разыскал Гасбера, висевшего на выступе скалы, и кое-как, общими силами, мы стащили его на землю. И снова несчастье! Падая, он разбил свой стеклянный скафандр, разорвал костюм, потерял документы и государственную печать. Совсем расстроился полковник, запричитал:
— Как мне теперь узнать, сколько за день я воздуха употребил?..
— А ты дыши по ночам, — посоветовал я, но он продолжал жаловаться.
— Замерз я. Ветер сквозь прорехи в рубаху задувает, того и гляди унесет…
— А ты разденься, голого не унесет, — учил я полковника, но он продолжал ныть.
— Пешком я ходить не могу, сразу устану.
— А ты на четвереньках.
— Машину мне! Полк слуг сюда! Я с места не стронусь, пока не будет выполнен приказ.
— Мы думали с тобой по-хорошему столковаться, — ответили ему рабочие куропаточьего хозяйства, — да, видно, ничего не получится. Раз ты такой нетерпеливый, пеняй на себя, — и они позвали надсмотрщика разбираться с полковником, а сами продолжали заниматься делом.
Надсмотрщик посмотрел на нас подозрительно и заорал в мегафон:
— Документы!
— Я министр, я начальник охоты, — хорохорился Гасбер.
— Документы!! — не слушал его чиновник.
— Это ты предъяви документы! Я доверенное лицо президента Гасбер Посоль фон Фасоль. Это моя затея, я для собственного удовольствия устроил здесь куропатник!
— Видели мы таких, — равнодушно проворчал надсмотрщик. — И еще не таких видели. Его превосходительство Гасбер пешком не ходит и дырявых штанов не носит. А где твое разрешение, горлопан?
— Я сам пропуска подписываю.
— Так чего ждешь? Возьми да подпиши.
— У меня нет ни бумаги, ни печати.
— Значит, никакой ты не полковник. — Надсмотрщик подозвал рабочих, велел им нацепить на шею Гасберу сито с крупой и приставить его к работе.
Как ни артачился, как ни ярился его превосходительство, ничего поделать не смог.
— Видал, какой барин выискался. Жрать захочешь — спеси-то поубавится, — отрубил надсмотрщик и улетел в долину.
Жалко было смотреть на его превосходительство господина начальника, как он на четвереньках карабкался по склонам, непривычными к работе пальцами рассыпал крупу, — больше себе за шиворот, чем на землю, поливал траву потом и клял на чем свет стоит свою затею с куропатником. Над его головой кружили стаи куропаток, садились ему на плечи, на лысую, как куриное яйцо, голову, а которые понахальнее, те старались долбануть клювом в темечко или другое чувствительное место.
Приглядевшись, я увидел, что никакие это не куропатки, а искусственные птицы — перекрашенные на фабрике вороны, которым не слишком усердные Гасберовы подданные лишь слегка укоротили клювы и выпестрили оперение.
— Оляля, Гасби, а не твое ли это изобретение? — спросил я полковника.
Он не ответил, продолжая ругаться:
— Прохвосты, болваны, нахалы!
— На тебя насмотрелись.
— Я — начальник. А они не смеют!
— Тебе потеха, а им не до смеха, — но и мне было не до смеха. Прожорливые птицы налетели и на меня, как будто неделю не ели. Долбили острыми, отштампованными на комбинате клювами, хлестали крыльями, едва-едва отбился камнями, потому что никакого оружия, за исключением брючного ремня, с собой не захватил.
К вечеру мы до того вымотались, что не хотелось уже ни есть ни пить. Свалились на голую землю и заснули мертвым сном. Когда проснулись, тело болело, будто нас всю ночь цепами молотили. Не успели продрать глаза, как все началось сначала.