У палисадов штурм тоже не удался. Индейцы отступили по всем направлениям.
В этой битве погиб младший сын Котлеана, тонкий, быстроногий воин, почти мальчик. Радостный и стремительный, откинув маску, бежал он на приступ...
...Старый вождь неподвижно стоял на скале. Обвис плащ, поникло белое перо на головной повязке. Он не видел убегавших воинов, не слышал звона крепостного колокола, возвещавшего окончание боя. В великих лесах предков будет теперь сражаться маленький воин. Отрада тускнеющих глаз, свет и тепло среди надвигавшейся стужи... Станет холодным огонь очага, молчаливым, пустым жилье. Нестерпимой будет радость врагов.
Потом он спустился вниз и пошел один к крепостным стенам, чтобы взять труп сына. Но убитого уже нес Кусков. Баранов распорядился передать тело индейцам. Старик молча взял мертвого юношу на руки, прикрыл плащом. Выпрямившись, посмотрел на большого, серьезного Кускова, тихонько стоявшего в стороне, хотел что-то сказать. Морщины вокруг рта стали не такими резкими. Затем вождь высвободил одну руку, приложил ее к сердцу и, повернувшись к лесу, прямой и напряженный, понес свою горькую ношу.
После этого индейцы больше не появлялись. Казалось, покинули остров навсегда. Однако Баранов продолжал укреплять форт. Палисады протянулись далеко в лес, до маленького глубокого озера. Возле него правитель наметил построить редут. На морском берегу, в защиту от нападения со стороны бухты, воздвигали блокшифы.
Баранов хотел обезопасить новое заселение до наступления лета. Начинается лов морского зверя, люди уйдут на промысел, останется лишь небольшой гарнизон. Индейцы снова попытаются отбить крепость. Правитель знал, что Котлеан не сложит оружия. Старый вождь упрямо и свирепо боролся уже не один год, и не только за берег и острова. Он боролся за старую жизнь. Русские несли новую. Они гибли и защищались, кровью своей заливали найденную землю, но продолжали строить и созидать... Они становились опасными, потому что были непоколебимы.
«Народ, который в состоянии предпринять такие путешествия...как много лет спустя говорилось на заседании конгресса Соединенных Штатов,часто по едва проходимым горам и по ледовитым морям, во время таких бурь и снежных вихрей, что зрение и на несколько шагов не может досягать, этот народ упорно и мужественно отстаивал открытые им земли...» Такой народ был серьезным противником и еще более опасным потому, что с побежденными поступал как с братьями...
Люди ослабли настолько, что небольшое бревно тащили всей артелью, через несколько шагов садились отдыхать. Но Баранов не освобождал от работы никого. Даже больных, которые могли еще встать, заставлял убирать щепки, все время двигаться единственное лекарство, какое он знал против скорбута.
Вялые, с отекшими лицами, десятки людей шли один за другим, словно арестанты на прогулке. В руках каждого из них был пучок желтых подмороженных стружек. Некоторые иногда оживлялись. Это не было бессмысленное топтание дорожек: пухлая куча росла, потом ее зажигали...
На церковной стройке трудился один Гедеон. Он похудел, ряса висела на нем рубищем, заострились скулы, жесткая поросль бороды и усов побурела, но монах без устали стучал топором. Чем он питался никто не знал. Даже при редких, случайных раздачах пойманной рыбы никогда не подходил к лабазу. Один только раз Лука, тоскливо бродивший с ружьишком по скалам, видел, как Гедеон, лежа на заснеженном мху, сосал прямо с кустов мерзлую бруснику. Словно отощавший медведь.
Вечером, проверив караулы, Баранов запирался у себя в доме. Рядом со спальней, где он недавно ночевал с Павлом, находилась большая низкая комната зал. Огромные болты, тяжелые ставни на узких окнах бойницах напоминали средневековый замок. Массивные квадратные брусья на потолке усиливали впечатление. На стенах висели картины, в углу помещался шкаф. Множество книг в желтых переплетах, с надписями на разных языках отблескивали золотым тиснением. В полумраке зала неясно мерцал мрамор двух голых нимф.
Баранов садился на скамью возле камина, грел руки. В громадном очаге, сложенном из тесаных камней, трещали поленья душмянки аляскинского кипариса. Тепло и свет распространялись на всю комнату. Вспыхивали и разгорались угли. Правитель брал книгу и долго читал, потом мерно и тихо шагал по залу, задумчиво поглаживая лысину. Далеко за полночь просиживал он у камина. Догоравшие угли озаряли его усталое, измученное лицо, листы книги, часто раскрытой все на той же странице. ..Я вижу умными очами Колумб Российский между льдами Спешит и презирает рок.
Ломоносов, Державин... Славу отечества воспевали в Санкт-Петербурге, блистательном, пышном, богатом людьми, кораблями... А здесьлесистый пасмурный берег, умирающие от голода люди, сыновья той же короны... Лисянский, Резанов, корабликаким все это сейчас казалось далеким...
Когда одиночество было невмоготу, беспокойство за Павла, тревожные мысли о людях, о колониях становились гнетущими, правитель созывал своих старых соратников, выносивших лишения и голод не в первый раз. Выслушав рапорт старшего по караулу и установив на следующий день пароль, Баранов рассаживал гостей у огня, доставал ром. В большущем котле варился над огнем пунш, молча сидели промышленные, молча пили. Затем правитель вставал, подходил к Кускову:
Споем, Иван Александрович.
Медленно, словно нехотя, выходил он на середину зала и, откинув голову назад, низенький, сосредоточенный, затягивал свою собственную, сочиненную еще в Уналашке песню; Ум российский промыслы затеял, Людей вольных по морям рассеял...
Гости становились в круг, сперва тихо, затем все громче и громче подхватывали дерзкие, мечтательные слова. Снова светило солнце, гудел в снастях ветер, впереди была вся жизнь...
Но поговорить о своих планах, делах, о прочитанных книгах было не с кем. Промышленные преданные, верные товарищи умели сражаться, бить зверя и пить. За них думал правитель, и они потели, топтались и облегченно вздыхали, когда, нахмурившись, он под конец откладывал книгу. Внимательней всех был Кусков. Большой и смирный, он сидел на скамье не шелохнувшись, изредка потирая широченной ладонью лоб, но сам не говорил ни слова. Правитель скоро потухал, присаживался к огню и весь остаток вечера молчал.
Баранов давно хотел обучить разным наукам Кускова, которого он любил больше других, хотел, чтобы тот был сведущим и образованным. Кускову приходилось бывать всюду, торговать с иноземцами. Нужно, чтобы чужие видели образованных русских! Не желая обидеть правителя, Кусков старался изо всех сил.