Старик ушел, чуть приметно ухмыляясь, потом вздохнул. Совсем взрослая стала. И такая же тихая, как мать...
О новом русском селении Кулик ничего не знал. Первую крепость сожгли, и он думал, что на берегу не осталось ничего. Он ничего не знал ни о компании, ни о государственном заселении. Он. слышал только о Баранове и считал его купцом, пробравшимся на вольную землю, чтобы набить свой карман. От таких он ушел из России и совсем не винил индейцев. Правда, когда услышал, что все население крепости вырезано, угрюмо отстранился и больше не пошел к Котлеану вождю Волчьего рода.
Ночью ветер вдруг переменился, порывы стихли, ровный и теплый, подул он с юга. Девушка проснулась от шума дождя. Струйки воды просочились в дымовое отверстие, дробились на нарах, несколько капель упало на изголовье. Наташа вскочила, прислушалась. Не зажигая огня, прошлепала босыми ногами к двери, распахнула ее.
Промокшая, озябшая стояла на пороге. Было темно и сыро и особенно радостно. Чудились запахи прели, прошлогодних трав, шелест крупных капель дождя на жухлых гниющих листьях, на кусочках коры, на хвойных тяжелых ветках. Закрыв дверь, она долго не могла уснуть. Шла весна, теплые, влажные дни, лесной гул и бормотание ключей, крики орлят на голых вершинах скал.
Однако утром по-прежнему держался мороз, мокрые ветви обледенели, на подоконнике наросли сосульки. Зато было тихо, светло. Временами сквозь высокие уплывающие облака синело чистое небо. Наташа покормила бурундучка, надела легкую парку, новые мокасины, вышла из хижины. Весна отступила, но была уже не за горами. Звенели пичуги, весело хрустел под ногами лед.
Побродив по лесу, девушка направилась к морю. Не была там с начала шторма. Океан был светел и пуст. Серо-зеленые волны еще бороздили равнину, но буря уже давно утихла. Тучи поднялись выше, на горизонте синела полоса открытого неба. Снова метались и кричали чайки.
Неторопливо ступая по мерзлому ломкому мху, девушка пошла к своему любимому месту на обрывистой скале. Оттуда хорошо видны бухта, неумолчные буруны, выгнутый песчаный берег, далекие лесистые острова. Но поднявшись на первый уступ, она остановилась. Внизу, почти возле самого утеса, на острых береговых камнях, вдававшихся в море, лежало разбитое судно. Раскачивались оборванные снасти, висел на них обломок реи, треснуло и плотно засело на рифах выпяченное, облепленное ракушками брюхо корабля. Рядом бился о камни и вновь отплывал изуродованный человеческий труп.
Девушка невольно притихла. Она уже видела однажды такое судно, потерпевшее крушение в соседней бухте. Отец тогда долго хмурился и сразу увел ее с берега. Теперь отца не было... Наташа постояла, подумала, затем решительно спустилась вниз.
Суденышко лежало так близко, что она разглядела его изломанные борта, лопнувшую палубу и корму, клок паруса, застрявший между досок, рваную пробоину. На песке, опутанный водорослями, валялся второй утопленник. Половина одежды на нем была сорвана волнами, голые ноги подогнуты. Острым серым пучком торчала вверх смерзшаяся борода.
Наташа забыла даже перекреститься. Задумчивая, серьезная стояла на берегу. Живя у индейцев, привыкла к убитым, но не могла привыкнуть к чуткому горю. Долго будут ждать жены мужей, дети отцов... Так же неторопливо набрала мерзлых водорослей, листьев морской капусты, прикрыла мертвеца. Маленьким ножом, который всегда носила у пояса, хотела откопать камень, чтобы положить сверху, и вдруг остановилась, прислушалась. Из-за кустов лозняка донесся негромкий стон.
Быстро раздвинув прутья, Наташа увидела третьего человека. Он лежал на боку, медленно шевелил рукой, словно хотел встать. Сквозь продранный кафтан на правом плече виднелась темная запекшаяся рана. Это был Павел. Волна выкинула его на землю, он пытался уползти с берега. Кровяные следы вели через заросли.
Наташа попробовала его поднять, но не смогла. Тогда она, не раздумывая, скинула с себя парку, укрыла раненого и, вздрагивая от холодана ней остались только штаны, принялась добывать для костра огонь.
Проглянуло солнце, осветило обломки судна, утихающий океан, белую пену бурунов. Потом опять скрылось. Обычные тучи ползли над островами.
Часть вторая
Ново-Архангельск
Глава первая
Мандарин Чинг-И, осужденный на смерть Пекинским двором, ускользнул от императорских сбиров. Сорок тысяч разбойников, отчаявшихся поселян, рыбаков и слуг, собрались под его знамена. Вооруженные бамбуковыми палками с привязанными к ним сабельными клинками, они кидались на абордаж военных сампанов, яростные и неустрашимые, захватывали корабли, топили втрое сильнейшую команду. На жонгах Чинг- И трепетал черный флаг. Он означал, что никому нет пощады.
От Макао до Гайнанских островов, от Формозы до крепостей Тчу-Кианга, охранявших Кантон, безраздельно царствовал «Властитель морей».
Поселяне и нищие, разбойники и контрабандисты стали войском, силой, грозными «морскими шмелями», от которых бежали императорские корабли. Чинг-И возвел дисциплину в достоинство, послушаниев доблесть. Нарушителей разрубали на четыре части.
Бритоголовые, в мягких шароварах, стянутых поясом, за которым торчал кинжал, в легких кафтанах, черных шапочках с длинными хвостами, спускавшимися до колен, пираты казались особым племенем. Крестьяне и рыбаки не сторонились их. Одним из основных законов «шмелей» была щедрая расплата за услуги, за продовольствие, за лечение раненых. Сарацинское пшено, овощи, чай, вино получили небывалый сбыт. Во многих местах побережья бедняцкие хижины наполнялись добром, тучнели поля.
Чинг-И дважды разбил императорский флот, думал о свержении старой династии. Накурившись опиума, целые дни лежал он на плетенке я игрушечном домике возле Макао и в пьяном чаду направлял свои жонги на новые подвиги. Он был настоящим властелином империи.
Несмотря на это, торговля с Кантоном росла. У третьего бара, там, где Тчу-Кианг распадается на два притока, флаги всех наций пестрели на рейде. Дальше, за Вампоа, вход европейским кораблям воспрещался. Сотни жонг, сампанов, рыбачьих лодок покрывали воду, шуршали тяжелые, тростниковые паруса. Чай, хлопок, рис, шелк, дерево, пряности южных морей, драгоценные камни, меха, жемчуг, золотой песок, опиум... Кантон продавал все, что продавалось. Кантон покупал все, что даже не продавалось.