В каюте становилось жарко, не освежал и открытый иллюминатор, но Резанов продолжал писать. Всего несколько дней, как корабль находился в бухте, а уже много произошло событий, которые могли иметь решающее значение для попытки завести связи с Калифорнией. Николай Петрович описал встречу с испанцами, радушный прием, знакомство с семьей коменданта, первые свои шаги для будущих переговоров...
«...Дон Луис с особливою вежливостью сказал мне, что обязан он о приходе моем послать к губернатору курьера и потому принужденным находится спросить, где суда «Надежда» и «Нева», о которых предварены они, я отвечал, что обратил их в Россию и что, получа от Государя Императора начальство над всеми Американскими областями, прошедшего года обозревал их, зимовал в Норфолькзунде и наконец решился видеться с губернатором Новой Калифорнии, чтобы поговорить с ним как с начальником соседственной земли об обоюдных пользах и о причине моего сюда прихода.
Не подумайте. Милостивый Государь, что из честолюбия, но единственно, чтобы вверить в Гишпанцах вес к северным областям нашим и дать лучший ход делу своему, объявил я себя главным их начальником (Commandant general). Польза отечества того требовала. Впрочем, кажется, и тут не погрешил я нимало, когда в самом деле имею я главное начальство, как по воле Государя, так и доверенности всех акционеров, не употребляя во зло оной, но жертвуя собой всякий час на пользу общую. С тем же курьером послал я к губернатору письмо, в котором, благодаря его за первоначальные знаки гостеприимства, извещал, что, исправя судно, не замедлю отправиться в Монтерей.
На другой день звали меня миссионеры св. Франциска обедать. Миссия была от президии час езды. Я был у них с моими офицерами. Мы коснулись торговли, и желание их к тому весьма приметно было... Мы возвратились из миссии, и я послал знатные подарки, употребляя всюду щедрость, чтобы закрыть от Гишпанцев ту бедность нашу и недостатки, о которых бостонские суда во вред наш предварили их. Мне совершенно удалось сие, и повсеместное удовольствие обратило к нам сердца монахов... Но я не знаю еще, что скажут комендант и губернатор, и сильно тревожусь за исход переговоров. Коли изъявит упорство, не только о дальнейшей торговле не может быть разговору, а ни одной меры хлеба никто сейчас не доставит на «Юнону»...»
Уже начинало темнеть, когда Резанов закончил письмо. На корабле пробили склянки, и звон колокола заставил вдруг вспомнить вчерашнее посещение миссии, где он снова увидел эту очаровательную девочку, которая так неожиданно скрылась тогда в президии. Они шли с падре Уриа и Лансдорфом по дорожке сада, закатный свет нежно озарял деревья и заросли, старую стену и возле нее двух служителей, державших на арканах дикую лошадь. Животное рвалось из рук, пытаясь вздыбиться, золотистая морда его была в пене. А недалеко от лошади стояла Конча и чистила разорванное платье. На лбу и щеках ее пристала грязь, прическа растрепалась, и густые темные волосы наполовину закрывали лицо.
Я совсем разучилась ездить,сказала она, расстроенная, но, заметив Резанова, вспыхнула и замолчала.
Ну, ну,ответил монах шутливо.Это ведь не в первый раз.
Девушка еще больше покраснела и, ответив на учтивые поклоны Резанова и натуралиста, направилась к лошади.
Но лишь только гости и монах отошли подальше, Конча приказала служителям отпустить животное.
Сворачивая в боковую аллею, Резанов видел, как рыжий конь исчез за строениями, а девушка медленно направилась к дому настоятеля. Падре Уриа сказал, что она здесь частая гостья, здесь и воспитывалась, и нет ни одной книги в монастырской библиотеке, которую бы она не прочитала. И ни одного человека на пятьдесят миль в окружности, которого она бы не знала.
Резанов долго не зажигал свечу. Новые места, чужие люди и чужие души. У них свое, у негосвое. Что ожидает его завтра?.. В каюте стало темно, через раскрытый иллюминатор вливалась прохлада, высокие скалы отражались в воде залива. Потом над далекой горной цепью всплыла луна. Мир был большим и прекрасным, и никакие тревоги и заботы не могли нарушить его покоя.
Глава четвертая
На равнине всегда дул ветер. С монотонным шелестом он нес красноватую пыль, свистел в галерее президии под черепичной крышей. Он не приносил прохлады, и от зноя спасали лишь толстые стены и сад, насаженный при основании крепости. Вдали, в горах, ветра не было, недвижно стояли гигантские секвойи и сосны, а когда поднимался туман и затоплял все плоскогорье, оно казалось оттуда бескрайным молочным морем. Но ущелья Сьерры были заповедным краем, туда ездили только солдаты ловить бежавших индейцев и часто возвращались, везя с собой убитых товарищей. Жизнь в президии была унылой и однообразной, как одуряющий ветер.
Сколько раз маленькая Конча молилась божьей матери, чтобы та приблизила горы к самому берегу, а один раз после землетрясения призналась на исповеди, что очень хотела, чтобы море затопило президию.
Зачем, дитя мое? спросил пораженный настоятель монастыря.
Тогда мы уехали бы в другое место.
А люди?..
Не знаю,ответила Конча.Я о них не думала.
Когда ей исполнилось одиннадцать лет, отец повез ее и Луиса в Монтерей. Впервые она уезжала так далеко от дома и ни разу не пожаловалась на усталость, хотя во время короткой остановки в пути не могла ходить. Седло до крови растерло ей ноги. Но она ничего не сказала отцу и, скрывая боль, снова поехала рядом с ним. Половина солдат гарнизона сопровождала коменданта в поездке, заряженные мушкеты лежали поперек седел: вдали от крепости индейские воины нападали даже на небольшие отряды. Конче представлялось, что так в старой Испании ездит король.