— Ну, сие — дело кабинетов решать! — воскликнул Шелехов, до сих пор недовольно глядевший в окно. — На пустой земле селились, и государь свое благословение дал. Кусков там за копейки целый город построил! — он сердито замолчал и отодвинулся к окну. Бескровные старческие губы его сомкнулись.
— Александр Андреевич Баранов… — выждав, пока окончит говорить Шелехов, спокойно продолжал Булдаков, — неоднократно сам за последние годы подавал прошения об освобождении его от должности главного правителя. Удрученный летами, смертью близких, он уже утратил твердость и силу характера, коими отличался при основании колонии и управлении тем краем. Происшедшее в нем ослабление послужило ко многой нерадивости со стороны его подчиненных, трепетавших в прежнее время малейшим уклонением заслужить его нерасположение. Сие вам тоже нужно помнить, господа директоры… Мы уже посылали господ Коха и Борноволокова заменить его. Однако, божьим произволением, первый умер на Камчатке, а второй разбился у мыса Эчком на корабле «Нева». Вместе с тем замедление доставки нам отчетности в колониальном делопроизводстве, многие неразъясненные статьи и расходы уже десять лет, может быть, предумышленно, чтобы сокрыть злоупотребления, а также беспокойство за дальнейшее состояние колоний, особливо Росса, побуждает нас незамедлительно послать третьего…
Крамер, насторожившийся при последних словах, поправил высокий ворот фрака, скрывающий тощую жилистую шею, и быстро спросил:
— Кого?
— Капитан-лейтенанта Гагемейстера. Господин министр внутренних дел Якову Александровичу свою санкцию дал.
— Так! — сказал Шелехов дрогнувшим голосом. — Купцы негожи стали!
Булдаков промолчал, а затем начал излагать цифры убытков от гибели кораблей у Сандвичевых островов и в Восточном море и расходы по содержанию форта Росс, который не дал еще колониям ни пуда зерна. Посеянного не хватало пока даже на прокорм самого заселения. Убытки превышали все прошлогодние цифры, промысел пал, расходы на колонии увеличились почти вдвое. Правлению было о чем подумать.
— Я предлагаю, господа, согласиться с мнением по сему Михаила Матвеевича, — осторожно заявил Крамер, вскидывая брови и глядя то на Булдакова, то на Шелехова. — Однако не предрешать сие сразу. Господину Гагемейстеру по прибытии в Ново-Архангельск предоставить войти в предварительное рассмотрение тамошних дел и, ежели он найдет, что смена Баранова будет полезна для колоний, предъявить уполномочие Совета компании на вступление в управление краем… И приступить к сему со всевозможною осторожностью и деликатностью. Долговременные труды господина Баранова и выходящая из ряду обыкновенных служба его в прошедшее время требуют избежания некоего формалитету…
— А ежели Баранов ни в чем не повинен и смена его не будет полезна колониям? — резко спросил Шелехов.
Крамер развел руками…
— Будет, Сидор Андреевич! А у Баранова круглый капитальчик найдется где-нибудь в Кантоне или Филадельфии. Двадцать семь лет бесконтрольно правил, не один миллион прилип!
В тот же вечер Совет компании утвердил решение директоров. Крамеру было поручено составить бумагу для Гагемейстера, а сему последнему немедленно отбыть в Ново-Архангельск.
Глава вторая
Все два с половиной года после возвращения с Сандвичевых островов Алексей провел безотлучно в Россе. Кусков обрадовался возвращению помощника и с новым рвением принялся за хозяйственные дела. Восстановили сгоревшую мельницу, расширили литейню, построили настоящую верфь, на которой сразу заложили два одномачтовых бота для каботажного плавания.
После свидания Кускова со старым Аргуэлло испанцы не беспокоили колонию. Больше того, францисканские миссии, расположенные на побережье, вновь возобновили переговоры о торговле хлебом и кожами и заказали Кускову отлить несколько колоколов для своих церквей.
Это Лука, возвращавшийся с Ферлонских камней и занесенный бурей со своими байдарками в Сан-Францисский, нахвастался о возможностях Росса Луису Аргуэлло. Молодой комендант по-прежнему был расположен к русским, угощал Луку и алеутов, подарил им двух жеребят, спрашивал, не сможет ли Кусков сделать ему небольшой корабль. Лука, конечно, обещал. Кусков сперва рассердился на промышленного, а после вместе с Алексеем осмотрел место для верфи в Малой губе и решил, что действительно надо заняться постройкой небольших судов.
— Сам губернатор скоро попросит выстроить ему корабль, — подтвердил Алексей, улыбаясь. — Без нас они тут, как дети, сидели на берегу.
За эти годы Алексей очень возмужал. Он стал шире в плечах, окреп, а русая бородка и сосредоточенный взгляд карих глаз делали его еще старше. Он стал спокойней и уверенней, меньше горячился по каждому поводу, не возмущался вынужденной иной раз медлительностью Кускова, меньше спорил. Теперь он сам вел переписку с Барановым. У Ивана Александровича порою так болели глаза, что он вынужден был часами не выходить на солнце.
Верным помощником Алексея по письменной части был старший мальчик Кускова. Большеглазый, застенчивый, с тонкими, как у матери, руками, он тихонько сидел возле стола, смотрел, как пишет Алексей, и даже не поддавался соблазну пострелять из лука хлопотливых чанат, клевавших виноградные гроздья. Младший — пухлощекий крепыш — занимался этим с утра до вечера или, визжа от радости, вместе с Лукой ловил арканом свинью.
Алексей учил мальчика и испанскому языку. Монах Кирилл уже больше года жил у индейцев, наставляя их христовой вере, и, по слухам, сейчас кочевал у Каскадных гор. Испанские книги прислал падре Фелипе, неожиданно ставший в последнее время весьма внимательным к русским, а дон Луис добавил от себя черновики словаря Резанова, оставленные им в президии.
Мальчик читал и учился писать. Но однажды он очень удивил Алексея.
— Скажи мне, — спросил он вдруг посреди урока. — Почему мы учимся по-ихнему, а они не учатся по-нашему? Россия самая большая земля, все должны уметь говорить и писать по-нашему.
— Кто тебе это сказал? — Алексей был крайне заинтересован.
— Я сам… и мама… И она еще сказала, чтобы я спросил у тебя, она говорит — ты все знаешь.
Екатерину Прохоровну Алексей видел часто, но беседовать с ней ему почти не приходилось. Все время она или что-то вязала и шила в своей горнице, или, окруженная группой женщин, надев большую соломенную шляпу, усердно копалась в огороде, устроенном между морем и крепостью. Овощи, грядки — для нее все это было ново, и Алексей видел не раз, как она с изумленной радостью сидела перед ростками картофеля или моркови. Слова мальчика раскрыли ему ее духовный мир.
Невольно он вспомнил Кончу, которая тоже любила его страну, и не только из-за Резанова. Он чувствовал и видел, что девушка поняла душу его народа — большую, благородную, стремящуюся к широте и воле… Баранов, Кусков, Лука и даже последний из зверобоев — разве они не отдавали лучшее, что имели, разве не стремились они принести пользу своему отечеству?.. Почему инстинктивно тянулись они помочь слабому и угнетенному? Почему индейцы, дон Петронио, инсургенты вызывали их сочувствие, а монахи и солдаты — неприязнь и настороженность?..
Теперь он редко думал о Консепсии. За эти три года он не видел ее ни разу, хотя знал, что девушка живет где-то недалеко, в одной из миссий. Заботы о делах Росса, о будущем, о планах Баранова, которые во время поездки на острова ему стали еще ближе, беспокойство о здоровье Кускова занимали все его помыслы. Может быть, и она их всех забыла?..
После того как «Вихрь» при помощи индейцев был разгружен, починен и смог, наконец, добраться до форта, Алексей горячо занялся делами колонии. Опасения, вызванные словами Петронио, не подтвердились, наоборот, жизнь в Россе стала значительно легче. Испанцы на время прекратили свои притязания, налаживалась торговля с миссиями, первая партия хлеба отправлена в Ново-Архангельск.