Попробуй Ягер поступить по-человечески, ему пришлось бы плохо.
Скорцени, насвистывая, отошел в сторону. Затем он вернулся с переносной рацией. Но ручной пульт, который прилагался к ней, был необычным. На нем было всего два элемента — выключатель и большая красная кнопка.
— Я определяю время: одиннадцать ноль-ноль, — сказал Скорцени, взглянув еще раз на часы.
Второй эсэсовец поднес запястье правой руки к глазам.
— Я подтверждаю: время — одиннадцать ноль-ноль, — официально заявил он.
Скорцени захихикал.
— Разве это не забавно? — спросил он.
Второй эсэсовец посмотрел на него недоуменно — этих слов в письменной инструкции не было. Ягер только фыркнул. Он много раз видел, как безразлично Скорцени относится к писаным приказам. Штандартенфюрер повернул выключатель на 180 градусов.
— Передатчик включен, — сказал он.
— Я подтверждаю, что передатчик включен, — прогудел второй эсэсовец.
И тут Скорцени снова нарушил правила. Он привстал на цыпочки и дал пульт в руки Ягеру:
— Не будешь так любезен?
— Я? — Ягер едва не уронил пульт. — Ты в своем уме? Боже мой, нет.
Он отдал пульт Скорцени. И только после этого подумал, что ему следовало выпустить его из рук или ухитриться разбить о броню танка.
— Ладно, пусть это тебя не беспокоит, — сказал Скорцени. — Я в состоянии убить собственную собаку. Я в состоянии убить целую кучу сукиных сынов.
Его большой палец вдавил красную кнопку.
Глава 18
Даже если бы погода была прохладной, от Вячеслава Молотова, ожидавшего в холле отеля «Семирамида» бронированной машины ящеров, которая должна была отвезти его в отель «Шепхед», все равно валил бы пар.
— Идиотизм, — пробормотал советский комиссар иностранных дел Якову Донскому. Когда речь шла о фон Риббентропе, он не старался скрыть своего презрения. — Идиотизм, сифилитический парез или и то и другое вместе. Скорее всего, и то и другое.
Фон Риббентроп, тоже дожидавшийся отъезда, находился в пределах слышимости, но он не говорил по-русски. И даже если бы он говорил по-русски, Молотов не изменил бы ни слова. Переводчик бросил взгляд на германского министра иностранных дел, затем ответил почти шепотом:
— Это действительно против правил, товарищ комиссар иностранных дел, но…
Молотов сделал ему знак замолчать.
— Не надо никаких «но», Яков Вениаминович. С тех пор как мы сюда прибыли, ящеры собирали нас на заседания в одно и то же время. И чтобы ради этого наглого нациста, потребовавшего заседания еще и в полдень… — Он покачал головой. — Я считал, что только бешеные собаки и англичане выходят на улицу в полуденную жару, а вовсе не немецкие бешеные собаки.
Прежде чем Донской успел сказать что-то в ответ, перед отелем остановилось несколько машин для транспортировки личного состава. Ящерам, похоже, пришлось не по нраву перевозить всех дипломатов-людей одновременно, но фон Риббентроп не дат достаточного времени на организацию заседания, на котором он настаивал, так что ничего другого ящеры предпринять не успели.
Когда участники заседания прибыли в штаб-квартиру Атвара, охранники-ящеры постарались разделить их, чтобы Молотов не смог переговорить с Маршаллом, Иденом или Того. Не дали они и шанса переговорить с фон Риббентропом. Но это был напрасный труд: Молотову было нечего сказать германскому министру иностранных дел.
Точно в полдень главнокомандующий ящеров вошел в зал, сопровождаемый своим переводчиком. Через этого самца Атвар передал:
— Итак, представитель не-империи Германии, я согласился на ваше требование провести особое заседание в это особое время. Теперь вы объясните, почему вы этого потребовали. Я буду слушать со всей внимательностью.
Это означало — «лучше, чтобы это было что-то хорошее». Даже через двух переводчиков Молотов без труда понял смысл сказанного. До фон Риббентропа эти слова донес только один переводчик, так что ему должно было быть вдвое яснее.
Тем не менее он этого никак не выказал.
— Благодарю вас, господин адмирал, — сказал он, поднимаясь на ноги. Из внутреннего кармана пиджака он вынул сложенный лист бумаги, развернул. — Адмирал, я зачитаю вам заявление Адольфа Гитлера, фюрера германского рейха.
Когда он произносил имя Гитлера, его голос наполнился большим благочестием, чем у Римского Папы (до того, как Папа превратился в радиоактивную пыль), упоминающего Иисуса. А почему бы и нет? Фон Риббентроп считал, что Гитлер непогрешим; когда он готовил германо-советский пакт о ненападении, так грубо нарушенный фашистами впоследствии, он объявил на весь мир: «Фюрер всегда прав». При этом он в отличие от дипломатов не обладал достаточным двуличием, чтобы складно лгать.
Теперь же он напыщенным тоном читал по бумажке:
— Фюрер заявляет, что, поскольку Раса недопустимо оккупирует территорию, по праву принадлежащую Германии и отказывается покинуть эту территорию, несмотря на незаконность оккупации, то рейх полностью оправдан в принятии самых строгих мер против Расы и уже начал такие меры. Мы…
Молотов почувствовал, как у него что-то упало внутри. Таким способом нацисты могут потребовать уступок от любого государства. Фашистский режим начал новое замаскированное наступление, и теперь, следуя давно знакомому образцу, привел обоснование новому неспровоцированному акту агрессии.
Тем временем фон Риббентроп продолжал:
— …подкрепляем наши законные требования взрывом новейшей бомбы из взрывчатого металла и военными действиями, которые последуют за этим взрывом. Бог даст германскому рейху победу, которую он заслужил. — Германский министр иностранных дел сложил бумагу, убрал ее и выбросил вперед правую руку в нацистском приветствии. — Хайль Гитлер!
Энтони Иден, Шигенори Того и Джордж Маршалл выглядели такими же потрясенными, как и Молотов. Вот он, народный фронт: Гитлер ни с кем не проконсультировался, прежде чем снова начать военные действия. Он и очень возможно, что и все остальные, должны будут заплатить за это.
Уотат закончил свои шипения, похлопывания и поскрипывания для Атвара. Молотов ждал, что сейчас адмирал взорвется и пообещает ужасные разрушения в Германии за то, что уже сделано. Комиссар иностранных дел должен был встретить подобную реакцию с невозмутимостью.
Вместо этого Атвар произнес несколько слов, обращаясь к переводчику, который и объявил громогласно:
— Благородный адмирал повелел мне сказать вам, что он рассмотрит данное заявление.
Пока Уотат переводил, командующий ящеров покинул зал.
Он вернулся через несколько минут и снова заговорил с переводчиком. Одно за другим Уотат перевел его слова на английский. Одновременно Донской переводил с английского на русский для Молотова:
— Благородный адмирал удивляется, почему представитель не-империи Германия заставил нас прийти сюда, чтобы выслушать заявление, не содержащее в себе ни малейшего намека на реальность. На самом деле никакого атомного взрыва не было ни на территории Германии, ни вблизи нее. Никакой необычной военной активности среди германских войск не замечено. Благородный адмирал спрашивает: не испортились ли мозги у вас, представитель фон Риббентроп, или у вашего фюрера?
Фон Риббентроп уставился на Атвара. Молотов и остальные представители смотрели на фон Риббентропа. Где-то произошло что-то значительное, и произошло не так, как ожидалось, — это было очевидно. Но что? И где?
Отто Скорцени давил на красную кнопку, пока не побелел ноготь на его большом пальце. Генрих Ягер ждал, что южный горизонт осветится новым краткоживущим солнцем и затем последует артподготовка. Он сказал через переговорное устройство Иоганнесу Дрюккеру:
— Будьте готовы запустить двигатель.