— Что делать теперь, благородный адмирал? — спросил Кирел.
— Будем продолжать, и как можно лучше, — ответил Атвар.
Ответ не удовлетворил его и наверняка не удовлетворил Кирела. Стараясь улучшить положение, Атвар добавил:
— Мы должны усилить меры безопасности по охране наших звездных кораблей. Если Большие Уроды смогут украсть ядерное оружие, даже с небольшим радиусом действия, потенциально они получат возможность нанести нам еще больший урон, чем тот, который уже нанесли.
— Я издам приказ, предупреждающий такие случайности, — сказал Кирел. — Я согласен, это серьезная опасность. Я также подготовлю меры, тщательное исполнение которых сделает этот приказ эффективным.
— Хорошо, — сказал Атвар. — И поподробнее. Не допустите никаких возможных ловушек, из-за которых беззаботный самец может послужить причиной несчастья. — Все это были стандартные советы одного самца Расы другому. Через мгновение, однако, командующий флотом задумчиво добавил: — Прежде чем объявлять приказ и дополнительные инструкции, проконсультируйтесь с самцами, у которых есть опыт действий на поверхности Тосев-3. Возможно, они помогут усовершенствовать предлагаемые вами меры.
— Будет исполнено, господин адмирал, — обещал Кирел. — Могу я с уважением предположить, что никто из нас здесь, на орбите, не имеет достаточно непосредственного опыта в отношении условий на поверхности Тосев-3?
— В том, что вы сказали, есть доля правды, — ответил Атвар. — Возможно, мы должны проводить больше времени на самой планете — в достаточно безопасной области, предпочтительно с полезным для здоровья климатом.
Он вызвал на экран компьютера карту поверхности Тосев-3. Одни цвета, наложенные друг на друга, показывали уровень безопасности в категориях, начиная от незавоеванной до мирной (хотя угнетающе малая часть планеты была окрашена этим мирным розовым цветом). Другой цвет отображал климатические данные. Атвар дал команду компьютеру показать место, где оба фактора оптимальны.
— Северный береговой регион субконтинентальной массы, который тосевиты называют Африкой, кажется, ближе всего к идеалу, чем любое другое место, — прокомментировал Кирел.
— Так и есть, — сказал Атвар. — Я там уже был. Приятная местность, некоторые территории — почти как у нас на Родине. Очень хорошо, командир корабля, сделайте необходимые приготовления. Мы временно переместим штаб-квартиру в этот регион, чтобы наблюдать за ведением завоевания вблизи.
— Будет исполнено, благородный адмирал, — сказал Кирел.
Людмиле Горбуновой очень хотелось пнуть генерал-лейтенанта графа Вальтера фон Брокдорф-Алефельдта в то самое место, о котором все знают. Но поскольку проклятый нацистский генерал остался в Риге, а она застряла неподалеку от Хрубешова, это было невозможно. Поэтому она просто топнула по грязи. Грязь пристала к ее сапогу, от чего настроение не улучшилось.
Она не думала о Брокдорф-Алефельдте как о проклятом нацисте, когда была в Риге. Он показался ей культурным обаятельным генералом, не то что невоспитанные советские офицеры или наглые немцы, с которыми ей большей частью приходилось иметь дело.
— Слетайте ради меня на одно небольшое задание, старший лейтенант Горбунова, — бормотала она шепотом. — Захватите пару противотанковых мин в Хрубешове, затем вернетесь сюда, и мы отправим вас в Псков, похлопав по плечу в знак благодарности.
Конечно, это не совсем то, что говорил ей культурный генерал, и он не пытался похлопать ее по плечу, что, в частности, и было признаком культуры. Но если бы он не послал ее в Хрубешов, то ее «кукурузник» не попытался бы протаранить подвернувшееся дерево, а значит, она и в дальнейшем могла бы на нем летать.
— А значит, не застряла бы здесь, под Хрубешовом, — прорычала она и снова топнула по грязи.
Грязные брызги долетели до ее щеки. Она выругалась и плюнула.
Она всегда считала «У-2» почти вечным, в частности потому, что эти самолеты были слишком простыми, чтобы их было можно сломать. Когда-то на Украине она приземлилась, уткнувшись носом в грязь, и самолет легко починили. А вот влепить «кукурузник» в дерево — это рекордная глупость.
— И какой черт оставил дерево посредине посадочной полосы? — спросила она Бога, в которого не верила.
Это был не черт. Это были идиоты-партизаны.
Конечно, она летела ночью. Конечно, одним глазом она смотрела на компас, другим — на наручные часы, еще одним — на землю и небо, а еще одним — на указатель топлива: она почти желала быть ящером, которые умеют вертеть глазами независимо друг от друга. Отыскать слабо освещенную партизанскую посадочную полосу уже было — нет, не чудом, потому что она не верила в чудеса, — большим достижением, без малейшего преувеличения.
Она сделала круг. Направила «кукурузник» вниз. Двигалась плавно. Но не видела молодую елку — чертову палку, — пока не врезалась прямо в нее.
— Сломаны лонжероны крыла, — сказала она, подсчитывая неисправности на пальцах. — Сломан пропеллер. — И то и другое из дерева, значит, можно починить. — Сломан коленчатый вал. — А вот вал из металла, и она не представляла, что с ним можно сделать в этих условиях.
Позади нее кто-то кашлянул. Она крутнулась на месте, как испуганная кошка. Рука инстинктивно схватилась за рукоятку автоматического пистолета Токарева. Партизан, подошедший к ней, испуганно отшатнулся. Это был болезненного вида бородатый нервный маленький еврей, который отзывался на имя Шолом. Она кое-как разбирала смесь его польского и идиш, а он немного знал по-русски, так что им удавалось понять друг друга.
— Идемте, — сказал он. — Мы позовем кузнеца из Хрубешова. Он посмотрит, что с вашей машиной.
— Хорошо, иду, — печально ответила она.
Да, «У-2» нетрудно починить, но, подумала она, вряд ли кузнец сможет починить обработанную деталь так хорошо, чтобы самолет мог снова взлететь.
Это был один из самых крупных мужчин, которых она когда-либо видела, почти два метра ростом и чуть ли не с такими же широкими плечами. По виду он мог бы разогнуть коленчатый вал в нужную форму голыми руками, если бы он был целым. Но вал был не просто погнут, он был сломан пополам.
Кузнец говорил по-польски и слишком быстро, чтобы Людмила могла его понять. Шолом пересказал его слова:
— Витольд говорит, что если это сделано из металла, он починит. Он сказал, что он чинил множество телег.
— Он когда-нибудь ремонтировал автомобиль? — спросила Людмила.
Если ответ будет положительным, возможно, у нее появится надежда в конце концов оторваться от земли.
Услышав ее голос, Витольд удивленно замигал. Затем принял величественную позу; его и без того огромная грудь надулась, как воздушный шар. На руках вздулись мускулы. И он снова быстро заговорил. И снова Шолом превратил его скороговорку в понятное.
— Он говорит, конечно. Он говорит, что для вас он починит все что угодно.
Людмила принялась изучать кузнеца прищуренными глазами. Она подумала, что он имел в виду нечто большее: некоторые из его польских слов звучали очень похоже на русские непристойности. Что ж, поскольку она их не поняла, ей не нужно и реагировать. В данный момент это самое разумное.
Шолома она попросила:
— Скажите ему, чтобы он осмотрел повреждения и решил, что он может сделать.
Витольд важно встал возле нее, выпятив грудь, подняв кверху подбородок и выпрямив спину. Людмила была невысокого роста и чувствовала себя рядом с ним еще меньше. И от этого кузнец ей совсем разонравился.
Пару минут он рассматривал биплан, затем спросил:
— Что тут сломалось, чтобы это починил кузнец?
— Коленчатый вал, — ответила Людмила.
Красивое лицо Витольда оставалось спокойным даже после того, как Шолом перевел ее ответ на польский. Людмила с ядовитой любезностью спросила:
— Вы ведь знаете, что такое коленчатый вал, не так ли? Если вы работали с автомобилями, вы это хорошо знаете.
Перевод Шолома, порция быстрых польских слов Витольда. Людмила кое-что поняла, и ей не понравилось то, что она услышала. Слова Шолома не улучшили ее настроения: