— Аннушка прислала, говоришь? — Распутин поднялся с дивана и вышел на свет. — Добро.
Чигирев теперь смог лучше рассмотреть «старца». Тот был высок, но почему-то не производил впечатления физически сильного человека. Более того, взглянув на Распутина глазами фехтовальщика, Чигирев вдруг понял, что не побоялся бы вступить в бой против этого гиганта. Не было в нем ощущения цельности, готовности к схватке. Двигался Распутин как-то скованно, особенно в пояснице и плечах. Впрочем, все это с лихвой покрывала невероятная психическая энергия, присутствовавшая в этом человеке. Его глаза словно прошивали насквозь, буравили, приковывали к себе.
— Ну что же ты стушевался, милый? — Распутин подошел почти вплотную к Чигиреву и ладонью разгладил свою бороду.
— Да вот, как-то непривычно здесь, Григорий Ефимович, — промямлил Чигирев, с трудом заставив себя взглянуть в глаза «старцу».
— Что же необычного? — усмехнулся Распутин, внимательно разглядывая Чигирева, и вдруг замолчал, впившись глазами в гостя.
Несколько секунд длилась пауза, после чего Распутин вдруг широким жестом перекрестил Чигирева и проговорил, медленно растягивая слова:
— Нету в нем беса. И не было. Чист он. Хоть и в язычестве пребывал, но чище многих, кто кажное воскресенье в церкви поклоны бьет. Но человек сей не от мира сего.
— Что же значит сие, батюшка? — тихо спросила госпожа Пистолькорс.
— Выйдите все, — резко потребовал Распутин. — Меня с Сергеем оставьте.
Не проронив ни слова, женщины покинули комнату, прикрыв за собой дверь. Распутин медленно подошел к столу, взял стоявшую там бутылку и разлил из нее красное вино в два хрустальных бокала.
— Пей, — указал он Чигиреву на один из бокалов. — Мадера.
Историк подошел к столу, взял бокал и сделал несколько глотков. Вино показалось ему слишком сладким.
— Не видел я еще такого. — Распутин одним глотком осушил свой бокал. — Откуда ты?
— Издалека.
— Так и знал, что не скажешь, — проворчал Распутин после непродолжительной паузы. — Зачем пришел? На погибель или на спасение?
— На спасение, Григорий Ефимович.
— Говори, — потребовал Распутин.
— До революции осталось четыре года, — заплетающимся языком произнес Чигирев. — Погибнет вся императорская семья. Страна будет разрушена. На семьдесят с лишним лет в ней установится кровавый режим. Потом снова хаос. Из великой империи мы превратимся в отстающую страну на задворках цивилизации.
— Как предотвратить?
— Через полтора года начнется мировая война. Россия вместе с Англией и Францией выступит против Германии и Австрии. Это будет началом конца.
Распутин с силой запустил свой бокал в дальнюю стену, и тот разлетелся на множество осколков.
— Говорил я Папе, не надо с германцем воевать.
— Я знаю, Григорий Ефимович, что вы хотели предотвратить войну, но вам это не удалось. Теперь мы должны суметь. Это единственный способ предотвратить революцию.
— Так, стало быть, ты из будущего, — протянул Распутин. — По доброй воле сюда попал али нет?
— Не по доброй. Но раз уж здесь, то хочу предотвратить катастрофу.
Распутин нервно походил по комнате.
— То-то чую, не из этого ты мира. Дух от тебя не ангельский, не дьявольский, но и не нашенский. Чужой, — и вдруг вплотную подошел к Чигиреву: — скажи, меня убьют?
— Убьют, — чуть помедлив, ответил Чигирев. — Перед самой революцией. В декабре шестнадцатого
— Кто?
— Никто не узнает, — уверенно соврал Чигирев, — Вас просто найдут застреленным на улице.
— Это все они, родственнички императорские, — прорычал Распутин и снова заметался по комнате.
— Григорий Ефимович, — подал голос Чигирев, — я постараюсь вам помочь. Но и вы помогите стране. Если мы не предотвратим войну, погибнут десятки миллионов. Страна погибнет.
— Ты уверен, что если не будет войны, то и революции не случится? — остановился Распутин.
— Я уверен, что, если начнется война, революция неизбежна. Реформы, конечно, нужны будут в любом случае. Но если начнется война, и они окажутся бессмысленны.
— Надо, чтобы император чаяния народные сам слушал, а не через дворян правил, — воздел узловатый палец к потолку Распутин. — Чтобы болтуны эти думские власти не имели. Надо, чтобы правил государь не по воле толстосумов да худых советников, а глас одного лишь Бога слушал.
— Ну да, это конечно, — замялся Чигирев. — Но сейчас главное — предотвратить войну.
— Сам знаю. — Распутин пятерней взъерошил свои волосы. — Да как? Все императорские родственнички лишь о войне и говорят. Уломают они Папу, ой уломают.
— Надо придумать, Григорий Ефимович. Иначе всем нам не жить. Россию потеряем.
— И то верно. Ну да обмыслим еще. Нынче что-то я себя плохо чувствую. Ты завтра ко мне приди. Обговорим. Да почаще ко мне ходи. Нам с тобой много еще о чем поговорить надобно.
— Конечно, Григорий Ефимович, непременно приду. — Чигирев начал медленно отступать к выходу.
— Погодь, — окликнул его Распутин. — Тебе-то самому чего надо?
— Мне? Ничего.
— Ты при службе?
— Нет пока.
— Так не годится. В Петербурге все при службе быть должны. Ну-ка я тебе отпишу. Сам решишь, к кому с ентой бумаженцией идтить.
Распутин схватил листок бумаги, карандаш и принялся что-то писать, потом сунул свою писульку в нагрудный карман пиджака Чигирева и почти вытолкнул его в приемную:
— Ну, ступай, милый. Мне нынче одному побыть надобно. Завтра приходи. Господь с тобой.
Когда двери кабинета закрылись, к историку подскочила госпожа Пистолькорс.
— Что же вам поведал старец? — дрожащим от волнения голосом спросила она.
— Благословил, — ответил Чигирев. — Велел почаще заходить.
— Ах, какая благодать! — всплеснула руками Пистолькорс. — Вам надо непременно воспользоваться этим предложением и почаще бывать у старца.
— Да, конечно, — пробурчал Чигирев. — Извините, мне надо ехать. Свидание со святым старцем — такое потрясение для меня. Я хотел бы немного побыть один.
— Как я вас понимаю, — сочувственно покачала головой Пистолькорс. — Конечно, поезжайте. Всего вам доброго.
Спешно натянув в прихожей галоши и пальто, Чигирёв выскочил на лестницу и только здесь вытащил записку Распутина. Чудовищными каракулями там было написано: «Милай дарагой памаги Серегею».
«Что же, с такой рекомендацией можно в любое министерство устроиться, — подумал Чигирев. — Уже неплохо».
Он сбежал по лестнице, миновал трех господ крепкого телосложения, со скучающим видом околачивающихся на площадке, выскочил на улицу и почти сразу поймал лихача.
— В Ковенский! — скомандовал Чигирев, усаживаясь в сани.
— У Гришки, у Распутина, что ли, был, барин? — оскалился извозчик, указывая на дом.
— Не твоего ума дело, — буркнул Чигирев.
— Как скажете, барин. — Извозчик подхлестнул лошадей и, сплюнув на землю, процедил: — Тьфу, нечистая.
ГЛАВА 8
Совещание
Сани свернули со Знаменской улицы и остановились у дома в Ковенском переулке, где снимал квартиру Чигирев. Историк расплатился с извозчиком и буквально взлетел на третий этаж. Успех сегодняшнего дня окрылил его. Теперь ему срочно хотелось что-то делать, лететь куда-то, реализовывать проекты, свергать и назначать правительства. Сейчас он решил срочно заняться составлением плана преобразования страны, который можно было бы воплотить с помощью Распутина. Никогда еще судьба не давала ему столь великолепного шанса изменить историю отечества.
Дверь ему открыла горничная и, присев в глубоком реверансе, сообщила, что их благородие господин штабс-капитан Крапивин уже полчаса дожидаются господина Чигирева. Сергей хлопнул себя по лбу в досаде, что забыл о назначенной встрече, быстро скинул пальто и галоши и прошел в гостиную, где ему навстречу поднялся Вадим. В очередной раз историк отметил про себя, что форма чрезвычайно идет Крапивину, а сам он заметно приободрился. Чигирев не видел Крапивина таким энергичным с тех пор, как спецназовец потерял свой отряд и вынужден был пуститься в скитания.