— Ты прав, — подхватил Чигирев. — Время упущено. Скоро на сцену выйдет моряк в кожанке и объявит: «День твой последний приходит, буржуй». Вот поэтому мне и нужен ты.
— Вот как?! Зачем же, позволь узнать?
— Перефразируя одного известного товарища, всякая демократия лишь тогда чего-то стоит, когда умеет себя защищать. Если ты поможешь мне сформировать боевые отряды, то вместе мы сможем изменить историю этой страны.
— Ну хорошо. И как ты собираешься создавать боевые отряды? Ты думаешь, что полиция и командование Петроградского гарнизона будут спокойно смотреть на формирование маленькой частной армии? Или рассчитываешь делать это уже под эгидой Временного правительства?
— Не обязательно. Можем начать уже сейчас. Тебе надо предложить своему начальству идею создания подразделений спецназа на всех фронтах и при ставке Верховного главнокомандующего. Разумеется, командование этими войсками будет возложено на тебя. Специфика любой команды состоит в том, что ее участники ставят своего лидера превыше всего. А уж когда империя полетит к черту и царь будет полностью дискредитирован, ты станешь для этих людей первым после Господа Бога. Представь, под твоим командованием наиболее боеспособные и обученные, преданные тебе лично части. Да одного твоего батальона спецназа будет достаточно, чтобы октябрьский переворот вообще не состоялся. Все эти толпы дезертиров и анархистов отважны, только когда им не оказывают серьезного сопротивления. Получив хороший отпор, они тут же разбегутся по казармам. Честно говоря, я думал, что ты уже создаешь подобные отряды.
«Вот ты куда прицелился, — подумал Крапивин, разглядывая разглагольствующего Чигирева. — И, главное, как точно все рассчитал. Ведь именно так я хотел сделать, когда явился к генералу Брусилову в декабре четырнадцатого и предложил сформировать части специального назначения. Двух с половиной лет мне бы вполне хватило, за это время я создал бы под своим командованием с десяток батальонов, не уступающих в подготовке нашему десанту. Потом, в семнадцатом, навел бы порядок в Петрограде и прогнал всю эту болтливую шушеру. Не вышло. Не изволил государь император проект спецназа утвердить, себе на погибель. Ладно. Прорвемся. Но вот за этих болтунов под пули лезть я точно не буду».
— Знаешь, смотрю я на тебя, — произнес Крапивин, когда Чигирев закончил, — холеного, румяного, довольного жизнью, только что с девицей переспавшего, и думаю: вот ведь угораздило с вами сюда попасть. Мне бы мой «Гранат», уж я бы здесь порядок навел. А так… Один вообще ничего делать не желает, себя, видишь ли, ищет. Другой, того хлеще, теории разводит. А нам с винтовкой в руках эти теории воплощать, кровь свою и чужую лить. Я, когда сюда ехал, думал, ты тоже поменялся. Для меня четыре года в этом мире даром не прошли. Я понял, что здесь надо менять. Но вот ты, вижу, все такой же: языком болтаешь, а другие за тебя отдувайся. Нет уж, уволь. Я приведу к власти настоящих патриотов. Я спасу Россию.
— Попробуй, — печально развел руками Чигирев. — Жаль, что мы снова пойдем разными путями.
ГЛАВА 16
Революция
Еще в своем мире, во время службы в Ленинграде, Крапивин несколько раз приезжал в город Пушкин. Он любил здешний парк, старинные скульптуры, приятную атмосферу дворца-музея. Нравился ему и сам городок: тихий, спокойный, застроенный маленькими двухэтажными домиками, уютный мирок под боком у мегаполиса. Но каждый раз во время прогулок он обходил вниманием примостившийся в сторонке Александровский дворец — небольшой, кажущийся невзрачным рядом со своими более именитыми старшими собратьями.
Однако именно здесь в царствование последнего самодержца династии Романовых находился центр политической жизни империи. Здесь жили императрица, принцессы и престолонаследник, сюда возвращался Николай из своей ставки в Могилеве, сюда являлись для докладов министры, прибывали с верительными грамотами послы иностранных держав и съезжались придворные, причисленные к узкому кругу ближайших друзей императорской семьи.
Сейчас Крапивин знал каждый квадратный метр дворца и каждый закоулок парка как свои пять пальцев. Здесь не было екатерининской роскоши. Одно из богатейших и влиятельнейших семейств мира обустроило свой быт более чем скромно. Небольшие, по дворцовым меркам, комнаты, узкие темные коридоры, низкие потолки. Даже спали императорские дочери по две в одной комнате, и только у наследника были собственные апартаменты.
Веселый и непосредственный Алексей Романов нравился Крапивину. В мальчике не было ни тени зазнайства, чванства или чувства собственного превосходства, которых вполне можно было бы ожидать от отпрыска царского рода. И тем большим уважением проникся полковник к юному принцу, когда узнал, какие невероятные боли переносит он почти ежедневно из-за своего наследственного недуга — гемофилии. Когда Крапивин встречал Алексея во время его ежедневных прогулок, то с удовольствием рассказывал ему различные истории из военной жизни, придуманные и настоящие, принесенные из конца двадцатого века и случившиеся на фронте Первой мировой, но неизменно свидетельствующие, что сила духа и личная отвага всегда помогают человеку выстоять и победить в самых сложных обстоятельствах. Всё чаще Крапивин ловил на себе восхищенный взгляд Алексея, все чаще понимал, что стал для наследника неким символом мужественности, примером для подражания. Да и сам полковник чувствовал, что привязался к мальчику.
А вот дядьку Алексея, матроса Климента Нагорного, приставленного оберегать наследника от падений и ушибов, следить за ним в играх и на прогулках, Крапивин не любил. Уж больно был подобострастен этот сухопутный матрос императорской яхты «Штандарт». Глупость и ханжество были словно топором вырублены на грубом лице этого человека, а то раболепие, с которым дядька обращался к любому вышестоящему лицу, сразу заставило Крапивина относиться к Нагорному с большим подозрением. Нутром старого бойца он чувствовал в Нагорном потенциального предателя.
«Ну и семейка! Даже с собственной прислугой разобраться не могут, — раздраженно думал Крапивин. — Куда им Россией править!»
Сейчас, хрустя снегом, он обогнул угол дворца и вышел на плотно утоптанную площадку перед замерзшим прудом. Здесь стояло зенитное орудие, развернутое к воротам, ведущим в город. Справа от него, на расстоянии метров ста, стояли перед витой оградой часовые, а за оградой бесновались манифестанты с красными флагами и плакатами: «Да здравствует республика!», «Вся власть учредительному собранию!» Крапивин подошел к одному из часовых.
— Эй, полковник! — крикнул ему кто-то из демонстрантов. — Иди к нам!
— Хватит сторожить Романовых! — поддержал его другой. — Становись лучше на сторону народа!
Не обращая на них внимания, Крапивин спросил часового вполголоса:
— Все без изменений?
— Так точно, ваше высокородие, — отозвался тот, не отрывая взгляда от демонстрантов.
— Оружия не видел?
— Как же не видел. Здесь, считай, половина Петроградского гарнизона уже перебывала. Все при оружии. Милиция вон уже ходит. Это заместо полиции, значит, Думой и Советами назначены. Тоже при оружии все.
— Угроз применить оружие не было?
— Никак нет, ваше высокородие. Тока про государя императора, супругу и дочерей его много всякой гадости кричат. Тьфу, противно! А так все мирно. Даже затвора никто не передернул.
— Хорошо. Если начнется стрельба, помнишь, что делать?
— Так точно, ваше высокородие.
— Хорошо. Стойте. Через час сменю.
Крапивин уже собрался уходить, но солдат окликнул его:
— Ваше высокородие, дозвольте вопрос.
— Спрашивай.
— Государь-то наш от престола отрекся за себя и наследника. И Михаил отрекся в пользу Учредительного собрания. Что же нам теперь делать? Охраняем-то кого?
Крапивин строго взглянул на солдата:
— Мы охраняем здесь государственный объект и людей, чьи жизни вверены нам.
— Так ведь нет государя больше. Быть-то как теперь?
— Даже если это больше не семья государя, это люди, которые имеют право на защиту. А служить надо отечеству, а не лицам. Понял?