Но царь продолжал смотреть на раненого.
— Ты меня должно быть за немца принял... Ты знаешь, кто я?
— Царь!
— Ну, так как же?
Раненый тяжело задышал.
— Тебе первая пуля, — опять пробормотал он.
Царь пристально и долго глядел в пылающие почти безумные глаза. Вдруг он вздрогнул, нахмурился и отвернулся.
— Здесь тяжело дышать, — произнес он, — мне душно... у вас плохая вентиляция...
И он быстро вышел из барака, не слушая, что говорит дрожащим голосом старший врач.
Дежурный врач насмешливо посмотрел им вслед.
— В другой раз будьте немножко повежливее с вашими подчиненными, г. доктор, — прошептал он, — пожалуй «Владимир»-то ваш теперь плакал!
После этого он подошел к № 825.
Но тот уже снова впал в забытье, а соседи по койкам, слыхавшие весь разговор его с царем, обсуждали сказанные им страшные слова.
В эту ночь раненый № 825 был отправлен с 3-го образцового эвакуационного пункта, но куда, этого никто не знал.
XI. ГРОМ В ФЕВРАЛЬСКОМ НЕБЕ
Как только разошлись гости, Анна Григорьевна послала за Францем Марковичем, дабы совместно с ним обсудить, что делать с Васей. Его последняя выходка вызвала ее чрезвычайный гнев.
Но Франц Маркович так усиленно предался именинному угощению, что теперь лежал неподвижно у себя на постели и держался обеими руками за живот.
— Отвезите меня в Париж, — повторял он жалобным голосом, — я хочу умереть среди родных и друзей.
Вообще Анне Григорьевне на этот раз не повезло. Внезапно в передней послышался звонок, а затем по всему дому разнесся громоподобный бас и звонкий собачий лай.
Это приехал брат Анны Григорьевны, Иван Григорьевич, мужчина лет 50, огромного роста, всегда пребывавший в наилучшем расположении духа. Он почти всю свою жизнь прожил у себя в имении, где главным его занятием была охота.
Анну Григорьевну не слишком радовал приезд брата, ибо он сразу нарушал чинный строй ее дома. К тому же Иван Григорьевич всюду возил с собой Джека, рыжего ирландского сеттера, наводившего панику на любимых кошек Анны Григорьевны. Как только в доме появлялся Джек, кошки немедленно переселялись на зеркальный шкаф и там только чувствовали себя в безопасности.
— А где же именинница? — кричал Иван Григорьевич, шагая, будто слон, по зале, — неужто спит? Эй, Анна, ты спишь?
Но Анна Григорьевна еще не спала и встретила своего брата довольно холодно.
— Ну, как у вас в Москве? — гаркнул Иван Григорьевич, разваливаясь в кресле. Кресло затрещало, и одна из ручек отлетела.
— Ну и мебель, — вскричал с негодованием Иван Григорьевич, отшвыривая ручку в угол, — это карликам на такой мебели сидеть!
Он пересел на диван.
— А где предводитель команчей?
Предводителем команчей он называл Васю, так как тот в детстве очень любил играть в индейцев.
Анна Григорьевна нахмурилась.
— Он ведет себя из рук вон плохо, — сказала она, — то, что он сделал сегодня, превосходит всякие границы.
И она начала рассказывать брату то, что произошло сегодня в гостиной. Иван Григорьевич был чрезвычайно огорчен смертью Степана. Он прервал рассказ сестры и долго выражал свое сожаление, не замечая, что это ей вовсе не нравится.
Но, когда дело дошло до Васиного выступления, Иван Григорьевич вдруг схватился за бока и расхохотался так, что кошки, сидевшие на шкафу, тревожно выгнули спины.
— Неужто так и сказал? — орал он, задыхаясь от смеха, — хо, хо, хо, воображаю, какую рожу состроил генерал.
— Я не вижу тут ничего смешного, — сердито сказала Анна Григорьевна, — мальчишка распустился до последней крайности, в конце концов из-за того, что сестра моя сделала глупость, я не обязана страдать всю жизнь.
Иван Григорьевич постарался было сделать серьезное лицо, но вдруг снова расхохотался с удвоенной силой.
— Нет, каков предводитель команчей, надо его пробрать хорошенько! — И не вынося больше строгого взгляда Анны Григорьевны, Иван Григорьевич помчался в Васину комнату.
Вася сидел за своим столиком весь бледный, ожидая последствий своего преступления.
Вдруг лестница заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами, и в дверях появилась фигура Ивана Григорьевича.
— Ты что это, разбойник! — воскликнул он, перекувыркивая Васю в воздухе, — ты, говорят, генералов учить вздумал, — и Иван Григорьевич снова разразился хохотом.
Таким образом, благодаря неожиданным событиям, Анне Григорьевне не пришлось прибегнуть к строгим мерам.
Иван Григорьевич прожил в Москве две недели, и за это время Анна Григорьевна почти не выходила из своей комнаты. Она предоставила дом в полное распоряжение своего беспокойного брата и его рыжего пса.