Предательство.
— Не может быть! — ахнул он. — Зачем Симону понадобилось плыть на Лисе? Я не отдавал такого приказа!
— Клянусь, это правда! — повторил боцман Даре. — Все, до единого слова. Даркис захватил командование судном и заставил нас плыть к Лиссу. И там мы его оставили. — Молодой человек презрительно улыбнулся. — Этого вшивого пса! Он предал нас — и по вашему приказу, сэр! Он это сделал, и я буду утверждать это до самой могилы!
— Мне очень жаль, граф Бьяджио, — добавил Келара, — но это правда. Мы подобрали Дарса и сразу же поплыли к Кроуту. Я думал, что вы захотите как можно быстрее услышать эту новость.
Бьяджио молчал. Келара вопросительно посмотрел на него:
— Милорд?
— Да, да, — прошептал Бьяджио. — Конечно, ты сделал все как надо, капитан.
Келара с Дарсом недоуменно переглянулись. Бьяджио едва их видел. Он был словно в тумане. Он был раздавлен их известием — в эту минуту не смог бы даже встать с кресла. Симон его предал. Эта мысль была мучительной. О гибели Симона думать было больно, о предательстве — невыносимо.
— Спасибо, капитан Келара, — проговорил он наконец. — Однако вам следует вернуться и продолжить патрулирование.
— Да, милорд, мы так и сделаем, как только приготовимся. Мы возьмем кое-какие припасы и отправимся обратно. Я подумал, что мы могли бы отдохнуть один день или взять свежих людей с других кораблей.
— Как хочешь, — рассеянно ответил Бьяджио. Боцман Даре шагнул вперед.
— Сэр, — неуверенно сказал он. — Мне бы хотелось вернуться с «Быстрым». Я хочу отомстить этим лисским свиньям, насколько это в моих силах. С вашего позволения…
Граф Бьяджио поднял голову,
— Месть? — с горечью переспросил он. — Конечно. Почему же нет? Если у Келары найдется для тебя место, то я разрешаю тебе плыть с ним. Мсти сколько хочешь, моряк. Упивайся местью.
Двое моряков вежливо поклонились и вышли. Погруженный в печаль Бьяджио услышал, как закрылась дверь. Никогда ему не было так одиноко. Он посмотрел на рюмку — она была пуста. Он рассеянно посмотрел в окно, но в саду никого не оказалось. За стеклянными дверями была только тишина — не слышно было даже далекого птичьего зова. К Кроуту приближалась зима, готовясь замуровать его льдом.
— Зачем? — прошептал Бьяджио. — О мой милый друг! Зачем ты это сделал?
Ответа не было. Он дал Симону все, включая Эрис. Он осыпал своего любимого друга подарками. У него была полная свобода, роскошные одежды, масса дорогих украшений… И все-таки Симон его предал! Как множество глупцов до него, он подпал под чары Ричиуса Вэнтрана. Бьяджио смахнул со стола рюмку, которая ударилась о стену и разбилась, а потом встал с кресла, резко отодвинув его назад.
— Как ты смел так со мной поступить? — взревел он. — Я — граф Ренато Бьяджио!
Бутылка с хересом оказалась возле книжного шкафа. В ярости граф поднес ее к губам и начал пить огромными глотками, заливая вином атласную рубашку. К чертям манеры. Ему было наплевать, что о нем подумают. Эта игра давно стала неинтересной. Теперь он пил, как матросы Никабара, непрерывно и не переводя дыхания, пока не осушил всю бутылку. А потом швырнул бутылку в стену, попав в бесценную картину, безнадежно испортив ее осколками и пятнами.
— О, я с тобой не закончил, Симон! — пророкотал он. — Я любил тебя. А ты меня отверг!
Он быстро оглядел комнату, ища, чего бы разбить. Ближе всего к нему оказался бюст Аркуса из слоновой кости. Бьяджио двинулся к нему, внезапно преисполнившись ненависти к своему прежнему наставнику. Захрипев, он поднял статую с пьедестала и бросил ее сквозь двери, ведущие в сад. Стекло брызнуло во все стороны.
— Будь ты проклят, Аркус. И ты, и Симон!
Бьяджио не владел собой и понимал это. Херес прожигал дыру у него в желудке, пробираясь к мозгу. Это было сладкое безумие, и граф не пытался с ним справиться. Он был во власти отвращения и муки безответной любви. Однако буйство и крики не помогали ему прогнать нарастающую боль. Перед глазами вставали образы — Эллианн, жены, которая его бросила, и Аркуса, императора, который ушел от него в смерть. Но больше всего он думал о Симоне — и образ этого человека обжигал его и терзал его сердце. Огромная стена, которой окружил себя Бьяджио, начала разрушаться, а вместе с нею пропадала власть над собой.
— Делаешь мне больно? — прорычал он. — Нет, Симон! Это я сделаю тебе больно!
В слепой ярости он выбежал из комнаты, и слуги, попадавшиеся ему на пути, шарахались в стороны. Он мчался вперед, отшвыривая всех, кто не успевал посторониться. На Кроуте у Симона почти ничего не было. Конечно, у него было какое-то имущество, но оно ничего не значило — Рошанн почти не живет дома. Бьяджио подумал было сжечь его одежду, выбросить его безделушки в воду и запретить произносить при нем его имя. Но чем это повредит его другу — предателю? Ничем. А Бьяджио хотелось ему повредить. Граф находился в пограничном мире между здравым рассудком и сумасшествием: голова у него оставалась достаточно ясной, и он мог думать, но остановить себя не смог бы.
Неожиданно он оказался около музыкального салона. Двери были плотно закрыты, но граф не остановился. С громким воем он ударил в двери ногой. Как он и думал, там оказалась Эрис: она растягивалась у станка. Вторжение заставило ее испуганно вздрогнуть. Бьяджио увидел ее сквозь алую пелену.
— Господин! — ахнула она. — Что случилось? Бьяджио двинулся к ней:
— Ты отняла его у меня. Ты настроила его против меня! Эрис прижалась спиной к стене. Она была в ужасе. Длинная тень графа упала ей на лицо.
— Господин, пожалуйста! — пролепетала она. — Что с вами?
Он схватил ее, сжав локтем горло. Эрис испуганно закричала и стала вырываться из его ледяных объятий. У Бьяджио дрожал голос.
— Он был мне дорог, девица! — прошипел он, выхватывая из-за пояса кинжал Рошанна. — А теперь я отниму то, что дорого тебе!
Двадцать рабов слышали вопль Эрис. Ни один не посмел ей помочь.
Дьяна почти весь день провела в своих покоях, далеко от помещений рабов. Ее комнаты располагались в тихой части дворца, и после полуденной трапезы она сидела одна над томами из библиотеки Бьяджио, практикуясь в нарском языке. Теперь она говорила на нем практически безукоризненно. Но читать по-нарски и делать на бумаге странные знаки ей все еще было трудно, и, читая, она очень внимательно исследовала текст, иногда даже произнося его вслух, чтобы проверить правильность своей интерпретации.
Почти никого на Кроуте не зная, Дьяна редко выходила из своих комнат. После происшествия с Савросом она стала более тщательно избегать остальных нарцев. Если не считать Эрис, она почти ни с кем не разговаривала, а Эрис была занята ежедневным ритуалом репетиций. В этот день Дьяна решила не беспокоить свою подругу. Эрис сказала, что скоро они вернутся в Нар и ей следует усердно заниматься, чтобы ее танец был безупречен. Она станет знаменитостью. Так обещал ей Бьяджио. Дьяна оторвалась от книги и улыбнулась своей мысли. Они с Эрис были почти ровесницами, но танцовщица обладала невинностью, которая заставляла ее казаться намного моложе. Что бы ни делал Бьяджио, она отказывалась воспринимать его иначе нежели своим господином.
Взглянув в окно, Дьяна заметила, что становится поздно. И неожиданно она снова почувствовала голод. Полуденная трапеза прошла очень давно, и вскоре настанет время ужина. Поскольку она всегда ужинала с Эрис, то и сейчас решила найти подругу. В это время дня Эрис все еще должна была находиться в музыкальном салоне, без устали отрабатывая каждое движение.
Дьяна отложила книгу и вышла из комнаты. Тихие коридоры привели ее в более оживленные помещения дворца. Первое, что она заметила, — это вытянувшиеся лица слуг. Все они старались не встретиться с ней взглядами, все казались замкнутыми. Дьяна насторожилась. Дом Бьяджио был полон неприятных сюрпризов. Когда она наконец оказалась у дверей музыкального салона, то увидела собравшуюся там толпу. Здесь была и Кайла, служанка, приставленная к Дьяне. Дьяна остановилась, разглядывая печальное сборище. Несколько женщин плакали.