- В коньячных бутылках - розовое масло, - объяснил мне капитан. Опаснейший торговец контрабандой... Занимается этим делом систематически и давно... А вот что мы нашли у двенадцати остальных.
Чего тут только не было! Во-первых, двенадцать рюкзаков: шесть красных и шесть чёрных; двенадцать мешочков с сухарями; двенадцать фляжек; двенадцать карманных фонариков; двенадцать банок варенья - шесть сливового и шесть вишнёвого; шесть пакетиков аспирина и столько же аскофена... Два совершенно уникальных радиопередатчика - предельно примитивной конструкции и в картонных футлярах. На одном из передатчиков была нарисована красная голова с пышной бородой, на другом - чёрная голова с ещё более пышными усами...
Были тут два компаса: один огромный, морской, другой совсем крохотный, из тех, что продаются в магазинах культтоваров; два пистолета, но каких! Один времён русско-турецкой войны с выложенной перламутром рукоятью, второй настоящий браунинг, только без обоймы. Рядом лежал игрушечный револьверчик и ракетница. Кроме того, здесь можно было увидеть маску для подводного плавания, лук, сделанный из прутьев от зонтика, пучок деревянных стрел, связки бус и пластмассовых браслетов, шесть учебников испанского языка и шесть исписанных тетрадок - язык мне был неизвестен... А ещё - несколько пар нейлоновых чулок в целлофановых пакетах, дюжина флаконов французских духов в роскошной упаковке, баночки растворимого кофе, американские сигареты и стеклянные трубочки с каким-то белым порошком... Возле красных рюкзаков лежала машинка для стрижки волос, возле чёрных - безопасные бритвы и солидный запас бритвенных лезвий всевозможных марок.
Честно признаюсь, перечень неполон, слишком уж велика и разнообразна была "коллекция". Заметил я, например, кучку стеклянных шариков, тетрадь для рисования, две географические карты - Америки и Южной Африки - и ещё ятаган с вычеканенными на рукояти цифрами.
Под конец упомяну о том, что привело меня в полное недоумение: на столе лежало двенадцать пионерских галстуков...
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРОЛОГА.
Да, действительно было от чего прийти в замешательство: все эти вещи несомненно могли принадлежать только весьма опытным диверсантам.
- Что вы на это скажете? - спросил капитан.
- Ужас! - ответил я. - Неясно мне лишь, при чём тут лук и роликовые коньки, стеклянные шарики или турецкий ятаган. Разве эти предметы тоже входят в грозный арсенал империалистической агентуры?
- Нам тоже многое ещё неясно, - сказал капитан со вздохом, и я заметил, что у него вовсе не такие уж колючие глаза, да и совсем он не так суров, как мне показалось вначале. - Мы очень рассчитываем, что вы им растолкуете... Но пойдёмте, я покажу вам задержанных. Жалко, конечно, будить, они так устали, но ничего не поделаешь.
Я последовал за ним, дивясь столь гуманному отношению к таким опасным преступникам. Капитан остановился перед окованной железом дверью и заглянул в глазок.
- Поглядите! - сказал он. - Это тринадцатый. Какой-то человек средних лет яростно метался по совершенно пустой комнате. На нём был элегантный, хоть и несколько помятый костюм. Лицо жестокое, с тяжёлой, выдающейся вперёд нижней челюстью, глаза спрятаны за чёрными очками.
- А теперь прошу сюда, - сказал капитан.
Часовой распахнул соседнюю дверь, я перешагнул через порог и обмер...
Не от изумления, страха или там от смущения. Меня охватило чувство, которое трудно точно определить, - я вдруг словно бы перенёсся в мир сказки. В волшебный мир Белоснежки и семи гномов. Только вот Белоснежки не было, а гномов оказалось не семь, а целых двенадцать.
Они были разные: и совсем маленькие, и повыше. Почти все худощавые. Один довольно пухленький, в очках; другой - сравнительно высокий, в ковбойских штанах и зелёной клетчатой рубахе - выделялся буйной чёрной шевелюрой; третий из гномиков очень смахивал на девочку, а у четвёртого, курносенького, совсем крохотули, на ногах были детские сандальки...
Посередине огромной комнаты проходила жирная красная черта, поделившая её надвое. Слева от черты спали, растянувшись на ковре, шесть гномов. У всех длинные бороды. Справа - остальные шесть.
Все, как один, усатые.
Я стал протирать глаза: не сон ли это? Обернулся, взглянул на капитана. На его губах играла загадочная улыбка.
- Узнаёте? - шепнул он мне.
Я отрицательно качнул головой.
- Посмотрите внимательней, - сказал он и, указав на одного из спящих, добавил: - Вот этот утверждает, что знает вас.
Я подошёл поближе к бородатому гному, на которого он показал. Тот сладко спал, уронив голову на грудь. Куртка у него на груди почему-то топорщилась. Я наклонился, вгляделся в его лицо, и сердце моё учащённо забилось. Не может быть!.. Не может быть!..
Обошёл остальных гномов, пристально вглядываясь каждому в лицо, - до тех пор, пока хорошенько не разглядел всех. Никаких сомнений: они!
- Ну, теперь узнаёте? - спросил капитан.
Я промолчал и снова подошёл к первому гному: то же смуглое лицо, те же вьющиеся волосы, пухлый рот, румяные щёки. Но откуда взялась борода? Я невольно протянул руку и легонько дёрнул. Гном зашевелился. Комок, топорщившийся у него на груди, заскулил...
- Не выйдет, - прошептал капитан. - Мы пробовали.
Я посмотрел на него: неужели он тоже сошёл с ума? И снова энергично подёргал кудрявого гнома за бороду. Тот негромко застонал, поднял голову и открыл глаза.
Да, и глаза его: живые, чёрные, смышлёные.
Наши взгляды встретились. Он узнал меня, расплылся в улыбке, и я увидел слева кривой зуб, обладателем которого мог быть только один-единственный человек на земле! Ещё не совсем проснувшись, он протянул ко мне руки. И заплакал горючими слезами, заструившимися по его длинной бороде.
- Только этого не хватало, - проворчал капитан. В эту минуту снова раздался скулёж, комок на груди гнома задвигался, и из-под куртки вылезла маленькая собачонка. Удивительно знакомая мордочка. Собачка весело поглядела на меня, бросилась ко мне на грудь и начала лихорадочно облизывать меня своим тёплым язычком.
Тут проснулись остальные диверсанты. Повскакали на ноги, со смущённым видом окружили меня и дружно присоединились к рыданиям кудрявого гнома. Спустя мгновение комната огласилась двенадцатиголосым рёвом диверсантов, чьи усы и бороды скоро взмокли от слез. Только собачонка заливалась весёлым лаем, тёрлась об их ноги, вскакивала им на плечи, кувыркалась, взвизгивала, от чего шум и неразбериха становились ещё больше.