В эту новогоднюю ночь у Папы и Мамы было по-прежнему шумно, весело и очень уютно. Папа обожал свое подмосковное имение и ласково называл его «Деревней». Он отстроился в этих благословенных местах, в еловом бору над Москва-рекой, как только заработал свой первый миллион, то есть, когда ему едва исполнилось двадцать пять, но теперь у него, наверное, было такое чувство, что это его исконное родовое гнездо. Он инстинктивно верил: если разорвана связь времен, если прежняя история уничтожена, нужно создать новую, или по крайней мере хотя бы имитировать эту связь, имитировать ощущение седой старины. Вот почему он первым делом выписал сюда на жительство своих родственников и родственников жены и даже выкопал и вывез откуда-то из русской глубинки кости пращуров. Специально для этого он взял под покровительство располагавшееся неподалеку в лесу крошечное деревенское кладбище, отреставрировал трухлявую часовню, а главное, застолбил рядом порядочный кусок земли, огородив его оградой фигурного чугунного литья, — под отеческие гробы. В последующие годы здесь хоронили наших родственников и друзей. Недостатка в смертях не было, и в тихой кладбищенской роще возник обширный семейный пантеон. Папа нисколько не тяготел к гигантомании, хотя в его силах было вклиниться и на Ваганьковское, и на Новодевичье, и даже подкопаться под плиты старого Кремля.
Теперь-то была зима, лесное кладбище по самые ограды занесло снегом, торчали лишь верхушки крестов. Оно располагалось километрах в полутора от усадьбы, за рекой. В эту ясную и морозную ночь среди неоднородных, едва различимых по оттенку слоев лесных чащоб, явственно просматривалась кладбищенская роща, чуть поблескивал крест маленькой часовни. Я проследил взгляд Папы. Наверное, ему мерещилось нечто торжественное и в то же время бодрящее: эдакий сермяжный контраст: там — вечный покой, мерзлая земля и забвение, а здесь, в большой теплой комнате — милая кутерьма, семейный праздник — жизнь, бьющая ключом.
Взор Папы просветлел. От будничной непроницаемой мрачности не осталось и следа. Вдруг он поднялся, оттолкнул ногой стул и, приплясывая, двинулся вдоль стола. Он нежно тронул за плечо Альгу, а когда та удивленно обернулась, решительно взял ее за руку и потянул за собой. Первые поняли что к чему дети и, подняв радостный визг, тоже повскакали из-за стола. Маленькая Зизи схватила Альгу за руку, за ней стали пристраиваться и мы, взрослые. Лишь отрок Косточка не двинулся с места и со скептической улыбкой следил, как мы гурьбой подошли к высоким дверям в соседнюю комнату.
— Давайте, позовем его все вместе! — предложил Папа и первый закричал:
— Дедушка Мороз!
— Дедушка Мороз!.. Дедушка Мороз! — дружным хором подхватили мы.
За дверьми раздались нарочито громкие шаги, потом двойные створки широко распахнулись и в полутьме зала обнаружилась еще одна наряженная елочка, на ветках которой горели настоящие маленькие свечи. Потянуло волшебным ароматом свежей хвои и плавящегося воска. У елочки стояли облаченные в костюм Деда Мороза и Снегурочки счастливый дядя Володя и наша Майя… Погруженный в свои мысли, я не заметил, когда они успели улизнуть из-за стола и переодеться.
Накануне Наташа говорила, что первоначально роль деда Мороза желал исполнять самолично Папа, а роль Снегурочки он хотел поручить Альге, что, по мнению моей жены, было бестактно, но вполне объяснимо, ход по-своему неглупый. Папа-де рассчитывал на то, что девушка при всей ее сдержанности и нарочитой обособленности согласится, и это станет первым свидетельством того, что «шатенка с ничего не обещающими изумрудными глазами», еще сама того не сознавая, начала приручаться, и в перспективе займет то особое место, на которое он, Папа, вознамерился ее определить. Но тут неожиданно вмешалась Майя и, рискуя навлечь на себя гнев отчима, заявила, что Снегурочкой будет она. Альга, естественно, тут же поддержала подругу. Это явно раздосадовало Папу. Ему сразу расхотелось потеть в бороде деда Мороза, и роль досталась дяде Володе, а уж тот, конечно, был от такого назначения в полном восторге.