— А я только что заходил к о. Алексею, — сказал я и невольно потрогал кончиками пальцев лоб. — Он посоветовал мне почаще бывать в церкви… — Она молчала и по-прежнему спокойно смотрела мне в глаза. И как такой взгляд может действовать на Папу прямо противоположным образом, разжигать в нем какие-то непотребные чувства?!
Она медленно пошла вдоль аллеи, а я за ней.
— А знаешь, — вдруг признался я, нагоняя ее, — я сейчас размышлял о том, верю я в Бога или нет. — И сам улыбнулся этим своим словам.
— Конечно, Серж, вы верите, — серьезно сказала она.
Альга до сих пор упорно говорила мне «вы».
— Почему ты так считаешь?
— Потому что… кто об этом хотя бы размышляет, тот и верит, — она пожала плечами, затем сняла с головы красную шелковую косынку, сложила и спрятала в небольшой кожаный рюкзак, который носила за плечом.
— Действительно! — воскликнул я, поразившись божественной ясности ее суждения. — Именно так!
Как метко она это подметила! И правда, дело совсем не в том, сомневаюсь ли я в существовании Бога. Даже если и сомневаюсь, даже если просто не знаю, есть Он или нет Его, — это уже прямое свидетельство того, что во мне живет частичка веры. Это мой разум может выкидывать номера, жонглировать понятиями, плести логические махинации. В конечном счете разум все подвергает сомнению и никогда не даст последнего вывода. Даже собственное существование для разума — сомнительно. Последний довод всегда остается за верой.
Мы остановились. Если Альга и ощущала какую-то неловкость оттого, что я заговорил с ней на подобную тему, я не замечал этого. Я был увлечен своими мыслями. Меня переполняла потребность как-то объяснить ей, что происходит у меня в душе. Сейчас никто не обсуждает вечные вопросы. Это даже считается признаком дурного тона. А может, в этом сказывается своеобразное табу — страх перед огромностью этих понятий. В лучшем случае люди решаются заговорить об этом со священником, а в худшем — с психологами или даже психиатрами. Стоит лишь заговорить об этом — ну вот, опять постился в философию!
— Ты знаешь, — горячо продолжал я, бессознательно беря Альгу за руку, — я чувствую, что во мне что-то совершается. Мне кажется, еще есть надежда, что в моей душе все уложиться в спокойном и прекрасном порядке…
Как жаль, что я не мог ей рассказать всего! Ведь она была лучшей подругой Майи… Нет, нельзя было даже намекнуть на свою мечту, на «прощальную улыбку». Я мог только ходить вокруг да около.
— Знаешь, Альга… — пробормотал я, но снова сбился и еще крепче сжал ее руку. Наверное, ей показалось, что я не в себе. — Вот что я хотел сказать, — быстро заговорил я, боясь упустить нить, — я ведь действительно иногда становился очень верующим человеком и молился отчаянно и искренно! Когда Александр был совсем маленьким, тяжело болел, температурил, задыхался в жару, меня охватывал такой ужас, что он может умереть, что я по сто раз твердил «Отче наш…» И когда Наташа болела, и отец с матерью. В такие моменты все проясняется с ужасающей простотой! Бывало и так — на один день сделался истово верующим, а завтра — опять неверующий… — Я неловко улыбнулся. — Лет пять тому назад, как раз перед тем, как началась эта эпопея с проектом, маленький Александр подошел ко мне в слезах. Оказывается, ему кто-то объяснил, что папа с мамой, то есть я и Наташа, как некрещеные, не попадем в рай, где будут все наши и он, Александр, в том числе. Его потрясло не то что мы не попадем в рай, а ужас разлуки. Чтобы не огорчать малыша, я пообещал креститься. О. Алексей окрестил меня по-свойски, по-дружески, прямо на дому, ни о чем не спрашивая. «Господи, я ж неверующий, ей-Богу!» — честно признался я нашему батюшке. «Не тебе, дураку, судить об этом! — последовал естественно ответ. — Ты очень даже верующий…» Я крестился, можно сказать, только ради Александра. Или вот еще, — продолжал я. — Когда мне впервые привиделась Москва, и меня буквально качало от упоения этой идеей, я тоже без конца повторял «Господи, Господи!..», как будто он предстал предо мной в полной своей силе и славе… Не говорю уж о том, что я чувствую его близость, когда предаюсь размышлениям о собственной смерти и отваживаюсь вообразить себе этот неизбежный момент. Это очень трудно и страшно. Кажется, не хватает дыхания и ты обречено бьешься в тесной могиле. Потом, будто открывается какая-то дверка, и сердце обрывается в бесконечную пустоту. Вот эта пустота еще страшнее небытие, страшнее замурованности могилы. Там бездна. Эта черная бездна, словно верховное и всесильное существо, ждет тебя. Готова принять тебя!.. Может это и есть ужас перед Господом, один шаг до веры?