Но чернецы качали головами, может, им, в отличие от Мисаила, действительно не доводилось наблюдать падучей, ставшей в те времена обычным делом среди высочайших династий, признаком их вырождения при погружении в жаркое пьянство и супружество в родственном тесном кругу.
— А вот я слышал, — мечтательно сказал какой-то инок, — что царевич был вовремя упреждён и вместо него предъявили злодеям простого похожего мальчика. И доныне Димитрий скрывается где-то от негодованья Борисова.
— Любопытно, сколько годков-то ему уж топерь? — подхватил другой монах.
Повадьин посмотрел на них дико и, махнув рукой, вышел из кельи.
— А вот с Гришку он был бы примерно, — прикинул Варлаам.
— Так, может, ты царевич и есть? — кто-то весело хлопнул Григория по плечу.
— Я и есть.
— Так поди царствуй, на вот державу и скипетр тебе. — Яцкий сгрёб с подоконника, кинул Отрепьеву яблоко и с кочерыгой капустный вилок. Вилок Григорий отбил, а «медовку» поймал, закусил, сплюнул горечь, червивое место.
— Ладно, сходим, успеется.
Посетив на Николу Зимнего подопечный монастырь, патриарх заслушался певшейся там похвалой чудотворцам московским. Слог славословия был витиеват и скор, Иов почти ничего не понял, но рифмы составлены так благозвучно и слитно, что у владыки посыпались слёзы. Иов был удивлён, он привык, что игумен Пафнотий порой сам сочиняет псалмы, но те получались много проще, аляповатей. Здесь чувствовалась иная рука.
Пафнотий не стал запираться (полвека не лгал) и опять выдал Юшку. Патриарх удивился пуще. Он уже представлял убелённого старца, знатока древнегреческой философии, а писателем вдруг оказался крамольный юнец.
Патриарх прошёл в келью игумена, туда пригласили затем и Отрепьева.
— Предобрые славы слагаешь. — Благословляя склонённого инока, Иов спросил: — Где ж ты, сын мой, науку сию превзошёл?
— Сам не знаю, владыко. Слушал, слушал: нескладно, дай, думаю, малость исправлю.
— Так-так, — светло улыбаясь, кивал Иов.
К Григорию, отвечавшему сначала лениво и неохотно, не глядя на то, что пред ним восседал патриарх, подоспело его вдохновение. Он завёл глаза к голубоватому своду:
— Слово поставил — не то, другое — того хуже. Нет, думаю, недостоин к сим деяниям прикасаться. А уж возгоревал. Стал не нить ни медов, ни малвазии, не вкушал и скоромного. И тогда снизошло…
— Снизошло?! — придвинулся Иов.
Григорий примолк, отражая волнение.
— Что? Откуда? — волнуясь, пытал патриарх.
— Откуда-то… — загадывал загадки Отрепьев, становил недвижимо зрачки в округлившихся веках.
Бездумный расчёт его оправдался. Посмотрев ещё почерк Григория, Иов повелел ему перебираться на патриарший двор. Пафнотию и Замятне было сказано: взят для книжного будто письма.
Отрепьев вовремя разглядел патриарха. Возвышение Иова началось ещё в разгар опричных казней Иоанна, когда ценились не столь богословские мудрости, сколько кротость смирения. И если бы Григорий сболтнул, как легко он черкает каноны, этим выдал бы разум вообще и спугнул бы владыку. Но простак, выбиваясь из сил, повторяющий слово, идущее с Неба, не мог быть опасен, напротив, он мал и безвреден, за это ему и почёт.
Происхождением Отрепьев тоже угодил Иову. Мать где-то в Галиче, стрелецкий сотник отец зарезан по пьяни литвином в Москве. Как и царь, патриарх рассудил, что благодарная преданность бывшего служки опальных Романовых прочно ему обеспечена.
Голубые огни
Недоброе наследство досталось Годунову от Грозного. Когда-то всем нравилось работать на землях обителей. Роскошные лавры, освобождённые от податей в пользу казны, остригали крестьян не так люто за пользование священской землёй. В противоположность монастырским дети боярские, коим предоставлялись владения в занимаемых под царство пустошах, были большею частию голы, не могли ни подкормить землепашцев в голодные годы, ни ссудить семенами. За это они предлагали крестьянам оброки и барщину, им хотелось бы выжить самим и утешить исправной уплатой налогов царя. От таких дел мужик кидал в сани хозяйство, семью и отчаливал прочь. Так что дети боярские сами хватались норой за соху, но у них получалось не очень. Просились со службы, куда-нибудь в челядь, к богатому дяденьке.
При подобной подвижности люда в выраставшей, как грозные дрожжи, стране без окрепших границ государство искало пути получать-таки с граждан налоги. А налоги на славные войны (дань росту) тоже нужны были славные.