Отрепьев тоже радовался старым знакомым; распоряжаясь в имении князя, как дома, выкатывал пыльные бочки с фламандским и рейнским вином. Вишневецкий только усы покручивал. К нему одно за другим прилетали тиснутые вензелями послания: от короля — вопросительные, от коронного гетмана — требовательные, от шляхетства — едкие. Под этот письмовный шумок братья князя Адама уже набирали в Лубнах, боевом логове Вишневецких, охочую гвардию. Крымский хан, лучший друг князя, обещал подготовить поход на Москву, но Отрепьев зачем-то смолчал о том, что запорожцы как раз собираются в Крым, и вскоре переписка с ханом оборвалась.
Над Голгофой с распятием вращается медленно медный огненный шар. Служит шар циферблатом: золочёными меридианами разделён на двенадцать часов. Неподвижная стрелка напротив девятого часа. А зажжён шар рубиновыми витражами закатными.
За шпалерой, затканной античными нимфами, грустно мурлыкает лютня, но в комнате и в зеркалах ясно: белые вспышки улыбок, беспечные взгляды, прозрачный, как звон-перелив полевых колокольчиков, смех.
— Рожмиталь, прихвати буфы лентами… Стась, не спи, подними руку…
— А в Париже мысок лифа до кружев продлён… Стасик, хватит крутиться, не царапай люстрин[65].
Три сестры теребят, обсуждают, творят новое платье младшей из них, Марианны. Для этого и ради шутки почти готовое платье надето на братика Стася (пятнадцатилетний Стась ростом и щупленьким станом совсем как сестра). И теперь Марианна сама бурно участвует в создании блистательного своего наряда, шпыняет служанку-портниху и братца, спорит с умными сёстрами. Стась отдувается, жалобно возводит глаза к ветвистым сияющим люстрам.
— Может быть, вместо круглого ворота попробовать здесь раздвоенный сердечком? — капризничает заказчица.
— Да нет, это кажется только, что круглый каркас не подходит, — объясняет портниха, — всё потому, что у пана Стася уши торчат.
— О, ну долго ещё? — стонет Стась.
— Потерпи, братик, скоро, — утешает ласковая сестра Альжбета.
— Уй, противный мальчишка, — шипит неласковая Марианна, — опять сваливаешься с каблуков!
— Узнаю, кто выдумал эти адские спицы, — возмущается Стась, качаясь в туфельках, — зарублю, и только! Как вы, феи, выделываете в них на балах манимаски? Ведь нет роздыху кавалерам!
— Если бы не каблуки, брат, мы летали бы так — кавалеры вовсе умерли бы, — смеётся Урсула.
— Помнишь бал на Вавеле? — подхватывает Альжбета. — Король едва дышал, а всё-таки пригласил тебя после полонеза на котильон. По-моему, он просто влюбился в тебя, и если бы ты уже не была замужем за князем…
— Ах, да, да, я надела тогда чудное платье из газа! Punto in aria! Стежки в воздух! А ведь этот наряд обещает не меньший успех, — сообщает Урсула притихшей внимательно Марианне. — Не упусти короля!
— Во всяком случае, пан Теньчинский уже обеспечен! — подмигивает Альжбета, и сёстры хохочут, припомнив придворного юбочника.
— Как знать, — вздыхает грустно одна Марианна, — после этого склочного сейма, ополчившегося на отца, рыцари чураются нас как прокажённых…
— Какой сейм? Почему ополчился? — удивляется Стась, по молодости лет о многих семейных делах не имевший понятия.
— Маленький ещё. Много будешь знать, на исповеди состаришься, — отрезают старшие сёстры и значительно смотрят на младшую.
— А скажи-ка, сестрица, если бы Сигизмунд Август положил к твоим ножкам своё королевское сердце, — переводит опять разговор на монарха Урсула, — как бы к этому ты отнеслась?
— Благосклонно, — без раздумий, но гордо речёт Марианна, вдруг сужает глаза, потом приподнимает лишь верхние веки, отчего вся становится хищной, магической, тайной, — я ему, августейшему, в мёд подмешала бы яду. Я одна завладела бы троном, всё вольное шляхетство я обратила бы в быдло, плебейскую армию и покорила бы мир!
Сёстры и Стась, слушая, глядя на преображённую, захохотали от ужаса. Смех магической силой перекинулся за витражи: загрохотал булыжник на улице. Все бросились к окнам. Во двор въезжала обитая пурпурным бархатом колымага, высоко подбрасывали копытца восемь кровных анатолийских скакунов в ослепительной сбруе с плюмажами.
Из колымаги вышли: Константин Вишневецкий, муж Урсулы, отлучавшийся из имения в гости к брату, брат его (или, точнее, кузен) Адам и ещё один шляхтич, безвестный и юный, в посеребрённом кунтуше, с огромным султаном на беличьей шапочке.
Стась ахнул, выпрыгнул из башмачков; раздёргивая крючки на груди, помчался из комнаты. Сёстры вскрикнули, негодуя, послали вдогон братцу служанку-портниху, но сами остались в зале. Посматривали в зеркала, поправляя причёски.