5
ДАРХАЙ. Фронт. Кай-Лаонский выступ.
16 сентября 2198 года по Галактическому исчислению
Каким-то непостижимым чудом в деревушке уцелели десятка два хижин. На сплошном черном пятне, которое еще утром называлось особым укрепленным поселением Кай-Лаон, они казались вызывающе неестественными, ненужными. Их не должно было тут быть. Но они были. И солдаты в полосатых комбинезонах с оранжевыми нашивками, надрывая глотки отборной матерщиной, пинками выгоняли из них оставшихся в живых жителей, совершенно очумевших от пятидневного ада.
Ветер гнал по долине, по направлению к стратегическому шоссе, хлопья гари, засыпая продолговатые бугорки, сотни скрюченных, уже начинающих разлагаться тел в пятнистых форменных куртках. Исполняя приказ Любимого и Родного, ополченцы и борцы регулярных сил Свободного Дархая вгрызлись в землю и стояли насмерть, вал за валом отражая наступление элитных подразделений Бессмертного Владыки.
За пять суток непрерывных боев, несмотря на почти непрекращающийся артобстрел, разметавший на куски укрепленные позиции противника, ни штурмовые отряды, ни танки под прямоугольными оранжевыми знаменами не смогли прорвать линию обороны упрямого таученга Нола Сарджо…
Срывались намеченные сроки, вырабатывала ресурс техника, и выход на дальние подступы к Пао-Туну до сезона густых туманов становился проблематичным. Просчитав и взвесив ситуацию, Генштаб принял решение ввести в бой отдельный танковый корпус.
И теперь те, кто дрался до последнего, защищая подходы к Кай-Лаону, лежали, а на пепелище победители сгоняли уцелевших крестьян, не успевших или не пожелавших эвакуироваться, пока это еще было возможно. Их оказалось на удивление много - десятков семь, если не все восемь, во всяком случае не менее процента от довоенного населения. Почти все - женщины и старики, пять-шесть мужчин помоложе.
Оглядев понурых пленников, капрал ткнул пальцем в женщин, которые выглядели посмазливее, небрежно махнул солдатам («Угощайтесь, парни!») и подозвал к себе невысокого лысеющего человека в ветхой, но отглаженной, слежавшейся по складкам оранжевой накидке.
- От всей души поздравляю, высокоуважаемый дхаи, с возвращением законных прав. И прошу соблаговолить указать нам смутьянов. Не всем же им, наверное, повезло, как той падали?
Дхаи, почему-то не очень радостный, скорее подавленный, замялся.
- Мне кажется, офицер, эти люди уже достаточно наказаны…
- Вам кажется? - сочувственно, но и не без легкого презрения передразнил военный. - Это ваши трудности. А я имею четкий приказ. Не извольте волноваться, почтенный, я подвешу самых никчемных работников. Ну, скажем, вот этот - шумел, пожалуй, еще при вашем уважаемом дедушке, мой дхаи!
Сгорбленный старичок с клочковатой пегой бороденкой вздрогнул и втянул голову в плечи.
- Нет-нет, это смирный человек, офицер, я хорошо знаю его, поверьте…
- Смирный? Так-так… Ну что ж, примем во внимание. А как насчет этого?! Нет, вы только взгляните, мой дхаи, каков молодец! Экая злоба в глазах! Взгляд капрала уперся в высокого молодого крестьянина, бережно нянчащего вывернутую из сустава руку. - Так бы и съел, кабы ручки не повыламывали. Ну, мы его сейчас живехонько успокоим. Эй, рядовой Кан, помоги-ка достопочтеннейшему дхаи выхолостить этого жеребчика…
Один из полосатых с заметной неохотой оторвался от группы, сгрудившейся над верещащими женщинами, и, подтягивая шаровары, вразвалку подошел к калеке.
- Раздевайся, брат борец, чего уж там, видишь - господин капрал ждет! Сам дхаи окажет тебе честь.
Крестьянин побледнел до голубизны - как, впрочем, и злополучный дхаи. Отшатнулся. Плетью повисла вдоль тела покалеченная рука. На худой шее дернулся кадык - и ухмыляющийся солдат с проклятием отпрянул.
Обреченный плюнул ему прямо в глаза.
Капрал оживился.
- Эге, парень, да ты ж еще и с норовом! Видно птичку по полету: никак не меньше, чем писарь ячейки Свободных, руку даю на отсечение! Что ж, вот на баньянчике Свободы мы тебя и подвесим вниз головушкой… а внизу - костерчик, как полагается, чтобы мозги не простудил. Действуй, Кан!
Почти беззвучно, словно корабль-призрак, по пыльной дороге из густеющего тумана выползла громадина «Саламандры». Тяжко осев на грунт, она еще пару секунд ворчала и вибрировала, устраиваясь на отдых.
Джимми О’Хара, откинув люк, сорвал шлем и жадно вдохнул мокрый, чужой, но удивительно вкусный воздух. Теперь он точно знал цену рассказам ветеранов. И готов был поклясться: нужно быть очень странным человеком, чтобы радоваться битве, зная, какова она на вкус. Да, зло следует карать; и он карал, он был в бою, в самом настоящем бою, и еще раз пойдет в бой, если прикажет Отчизна, но радости в этом нет и не может быть.