Тот удивился, взглянув на часы:
— Но ведь сейчас уже первый час.
— После двенадцати ночи, понятно, — поясняет Вавилов.
Вспоминает профессор Б. С. Мошков, проработавший вместе с Вавиловым в Институте растениеводства почти двадцать лет: «Мне, работавшему в области фотопериодизма, часто случалось бывать на территории Пушкинских лабораторий ВИРа и в 5 часов утра, и в 12 часов ночи, когда с боем Кремлевских курантов заканчивался последний на этот день опыт. И в эти, такие необычные для работы часы неоднократно появлялся Николай Иванович, или идущий с поля, или приехавший из Ленинграда.
Памятно одно утро в середине августа, уже нетеплое, сырое, с моросящим дождем. Я только что раздвинул фотопериодические кабины, открывающиеся в 5 часов утра… Вдруг послышался такой знакомый голос: «Здорово, камрад!» — ко мне на участок с огромным портфелем в руке шел Николай Иванович, успевший уже побродить по опытному полю. Был он один, без своей частой добровольной свиты, и никуда не спешил. Посмотрев на меня, сказал:
— Счастливый вы человек, хорошая у вас работа! Она не дает вам лениться. Ведь утром работать лучше всего…»
«Характерным для Николая Ивановича было его непрерывное стремление вперед, поэтому наш дорожный режим был не из легких… За Сочи остановились на 10 минут, чтобы искупаться, в Туапсе — еще на 15 минут, чтобы выпить по стакану чая. В дороге делали короткие остановки для отдыха водителей, чтобы подкрепиться бутербродами, которые Николай Иванович делал для всех сам. Таким образом, мы ехали целый день и всю ночь, в 5 часов утра были в Майкопе, а в 6 часов — уже в Шунтуках. Здесь около административного здания для встречи собрались все сотрудники… На предложение позавтракать Николай Иванович сказал: «Пойдемте прежде осматривать поля» (В. А. Алферов, бывший научный сотрудник Сухумской опытной станции).
«Н. И. Вавилов, — вспоминает профессор Б. Н. Семевский, — был неукротим, не умел отдыхать или «ничего не делать». Мне несколько раз приходилось ездить с ним поездом, плыть на судне, лететь на самолете. Едва заняв свое место, Николай Иванович доставал книги, бумаги и начинал работу… Кратким отдыхом для него была беседа со спутником…
Должен сознаться, что сопровождать в поездках Николая Ивановича физически было очень тяжело. Я был много моложе его и считал невозможным отдыхать, когда он работает, а в результате возвращался совершенно изможденным…»
«Способность моментально засыпать была его природным даром. Он с легкостью как бы выключал себя из деятельного состояния, засыпая во время поездки в автомашине, если не было интересных объектов для наблюдения, но столь же быстро и включался в рабочий ритм» (профессор Ф. X. Бахтеев).
Работавшие с Николаем Ивановичем вспоминают, что просьба об отпуске была, пожалуй, единственной, не встречавшей у него сочувствия и поддержки.
— Зачем вам отпуск? — хмурился он. — Поезжайте лучше на какую-нибудь опытную станцию, поработайте в поле. Это самый чудесный отдых, по себе знаю.
«Николай Иванович был очень скромен и неприхотлив. Складывалось впечатление, что ему совершенно безразлично, где спать ночью: в роскошном номере лучшего отеля или в палатке, расставленной в пустыне (пожалуй, при возможности выбора он предпочел бы последнее); что он не обращает внимания на то, что ест.
Он побывал в шестидесяти странах, но я никогда не слышал от него ни слова о Париже, Берлине, Лондоне, о жизни больших западноевропейских или американских городов. Однако очень ярко и увлекательно он рассказывал о своих экспедициях…» (Б. Н. Семевский).
Николай Иванович любил и умел хорошо, со вкусом одеться, но никогда не ценил людей «по одежке». Однажды он сказал профессору Б. С. Мошкову:
— Обратите внимание, Левицкий часто ходит в потертых костюмах и даже локти его пиджака блестят, а ему совершенно все равно, ему просто некогда об этом думать.
«Это было сказано без всякого осуждения, — вспоминает профессор Мошков, — и даже как бы в похвалу, хотя в то же время Николай Иванович ничего не имел против того, чтобы ученый был «как денди лондонский одет», о чем я не раз от него слышал. Сам он, по-видимому, стремился к этому, но так же, как и Г. А. Левицкий, много думать об этом не мог. Во всяком случае, Николай Иванович даже в жаркие сухумские дни появлялся на опытных участках не только в костюме и шляпе, но и обязательно с галстуком, хотя иногда и съехавшим несколько на бок. Единственно, что он позволял себе, — это снять пиджак и остаться в жилете…»