«В квартире Вавилова допоздна толкался народ. Кого только тут не встретишь — из самых различных учреждений Академии наук, музеев до Эрмитажа включительно и из многих мест нашей необъятной страны. Доценты и профессора, доктора и кандидаты наук «всех мастей», как любил с искренним удовольствием говорить хозяин, знакомя пришедшего с каким-нибудь новым человеком.
Своим образным и всегда веским словом, слегка налегая на «о», переходя в личной беседе неожиданно на дружеское «ты», он просто обезоруживал своих оппонентов в самых сложных спорах. «А не загнул ли ты тут кое-что от лукавого? — с хитрющими прищуренными глазами, почесывая затылок, тихим баском говорил Вавилов. — Подумай!» И ненароком «загнувший» (а это мог быть и молодой диссертант, и убеленный сединой заслуженный ученый) сразу понимал всю суть тонкого вавиловскою замечания и начинал смущенно благодарить» (П. П. Померанцев).
Зашедший к Вавилову домой в выходной день, если это было зимой и Николай Иванович не уезжал на опытные поля, чаще всего мог застать его за любимым занятием: расстелив на полу огромную карту, академик и президент Географического общества лежал на ней, намечая маршруты будущих экспедиций. Нимало не смутившись, он предлагал гостю устроиться рядом и так — «на глобусе» — беседовал с ним. Многие с удовольствием вспоминают об этих интереснейших беседах.
Николай Иванович был тонким психологом, большим знатоком людей. Он умел найти к каждому правильный подход: одного похвалить, другого — пожурить, высмеять, третьего — вовремя подбодрить.
Зимой 1918 года с известным селекционером К. И. Пангало случилась беда: он попал под трамвай и лишился левой ноги.
«…Все мои страстные стремления к большому, значимому в науке разом рухнули, и я чувствовал себя выброшенным из жизни, — вспоминает он. — Это настроение еще усиливалось при встречах с людьми. Каждый, с печальным видом пожимая мне руку, высказывал свое соболезнование, и такое «дружеское» сочувствие только увеличивало мое отчаяние. Но вот однажды в моем служебном кабинете появился Николай Иванович. Он вошел, как всегда, бодро, весело, поздоровался и, усевшись в кресло, обратился ко мне со своей широкой, милой улыбкой:
— Ну как дела, что нового?
— Сами видите, Николай Иванович, калекой стал, выбыл из строя, — горестно ответил я.
— Ногу потерял, так уж и из строя вышел! — добродушно усмехнулся Николай Иванович. — Пустяки какие! А автомобили на что? — добавил он.
И, словно я действительно сказал ему о каком-то не стоящем внимания пустяке, он стал рассказывать о начатых им в Саратове исследованиях…
— Вот приезжайте-ка ко мне в Саратов, посмотрите, поговорим, — заключил он, прощаясь.
Когда он ушел, я с удивлением почувствовал себя совсем другим человеком. На мою инвалидность нуль внимания, даже усмехнулся, даже пошутил. Значит, это действительно не такое уж несчастье, как я себе представлял! Беседа была обычная, деловая, расспрашивал о моих работах, пригласил приехать в Саратов… Стало быть, по-прежнему, стало быть, я не выбывал из жизни?! И надо было пережить то, что пережил я, чтобы понять, какой огромной радостью наполнилась моя душа».
Профессор, заслуженный деятель науки Молдавской ССР К. И. Пангало вспоминает и о другом похожем случае, когда Николай Иванович так же умело и чутко, без всяких громких и «возвышенных» слов сумел подбодрить человека в трудную минуту. Организатору и первому директору Среднеазиатской станции ВИРа М. Ф. Перескокову предстояла тяжелая, опасная операция.
«Он был удручен, но Николай Иванович, дня за два до операции обсуждая с ним дела, вел беседу так, как будто жизни Перескокова ничто не угрожало. Заканчивая разговор, он сказал:
— Так, значит, к хирургам направляетесь послезавтра? Ну а завтра обязательно пойдите в театр и послушайте там какую-нибудь хорошую оперу.
И, улыбнувшись, похлопал по плечу Мирона Филипповича, который тоже как-то посветлел лицом.
За многие десятки лет мне ни разу не приходилось видеть на лице Николая Ивановича выражения печали, разочарованности, равнодушия, усталости, — добавляет профессор Пангало. — Это была какая-то воплощенная жизнестойкость, и благодаря ей Николай Иванович был в состоянии работать с исключительным напряжением».
Вот Вавилов пишет упавшему духом сотруднику: «Впереди нужно сделать горы: заставить расти у нас хинное дерево, заставить яблоки цвести от семян через несколько месяцев, персики плодоносить месяца через три-четыре после посева семян. Неплохо было бы заставить хинные прутики, которые у нас растут, накапливать процентов до 10 хинина вместо одного процента. Повторяю: задач перед физиологом и физиологией — гора. Жду от вас подвигов».