Несколько часов ожидания кажутся вечностью. На берегу, в охотничьей хижине, раскладывается костер – туда приехал генерал Кап-пель. Прислушивается к разговорам, которые вертятся: «вперед или назад». Чуть ли не собирается послать приказание Войцеховскому повернуть колонну, но надежда, что вода на льду случайная, ключевая, останавливает. Приходят сведения, что двигаться можно, вода поверхностная, нужно только больше растягиваться.
Движение возобновляется, но тревога за благополучный исход не оставляет; что скажут еще пороги, которых, по описанию, чуть ли не три. Ночь переходит в день почти незаметно, мглистый, морозный день; мороз, к какому мы не привыкли, пронизывает сквозь кучу всяких одеяний. Сколько носов уже обмороженных. Целый короткий день двигаемся то по сухому льду, то с водой сверху, с остановками. На остановках кормят лошадей; разводят костры, размораживают краюхи хлеба, чтобы подкрепиться. Снова ночь. Что впереди, неизвестно. Проводники обещают, что скоро какой-то хутор, но его не видно. Подсчитываем, что в движении с остановками больше суток, прошли не менее 50 верст, значит, еще далеко.
На каждой остановке трагедия; сани во время движения по мокрым местам захватывают, загребают снег и обмерзают, становятся тяжелыми. Надо обрубать лед. Если же пришлось остановиться на мокром месте, то сани просто примерзают так, что лошади не могут их взять. Уже много окончательно выбившихся из сил лошадей; еле стоят или ложатся, чтобы больше не вставать. В воздухе крики, брань, разговоры. Примерзли сани на остановке и у меня. Пытаемся стронуть, впрягли лошадей из-под верха, не удается. Приходится бросать сани и садиться верхом. Проводники говорят, что до хутора не более 4 верст, обещаем кучеру прислать выручку к рассвету. Двигаемся верхом, у спутников начинается слуховая галлюцинация. Слышат где-то лай собак. Я твердо помню, что на переселенческой карте деревня Усть-Барга на левом берегу реки, а до нее должен быть хутор. Двигаемся не 4 версты, а около 10 – ничего. Валенки, намоченные около саней, замерзли, начинают чувствовать мороз ноги. Приходится слезать и бежать за лошадью, чтобы согреть ноги. В одном месте слышим стоны в санях – узнаем, что обморозил ноги и страшно продрог генерал Каппель.
Наконец, около полуночи добираемся до хутора и после короткой остановки – до желанной деревни. О красных нет никаких сведений, но и без красных много пострадавших, много обмороженных. Теплая изба, кусок хлеба и возможность лечь и заснуть в тепле, и мы испытывали незабываемое счастье, забывали об ужасных днях в лесном ущелье на реке. Наутро догнал нас и кучер и даже захватил часть вещей из саней.
Вся тяжесть перехода досталась на долю уфимцев и камцев. Мороз последнего дня сковал проделанную, разъезженную по реке дорогу, и следовавшие в хвосте части 3-й армии проехали по реке уже отлично.
После Красноярска и Кана дальнейшее движение шло без задержек. Были сведения, что нас задержит на реке Кан гарнизон Канска, затем повстанцы у Нижнеудинска, Тайшета и Зимы. Еще до подхода нашей колонны препятствие южнее Канска было устранено другими частями; красные были побиты и ушли к Канску; остальное было впереди. После Кана – генерал Каппель болел и фактически распоряжался движением генерал Войцеховский.
Движение понемногу налаживалось; много недоразумений было из-за ночлегов. Когда на «дивизию» в густонаселенной местности сначала давалась большая деревня, дворов 40–50, считалось, что все страшно стеснены; когда же мы в движении сжались к железной дороге и проходили по малонаселенным местам, приходилось в 15–20 дворах располагаться двум «дивизиям». Споры о какой-нибудь избе бывали, но скоро как-то перестали считать стеснительным такое расположение.
Мы проходили сначала южнее железной дороги, затем пересекли ее, поднялись перед Нижнеудинском к северу и затем далее шли по Сибирскому тракту. Проходили большею частью по старым сибирским селам и деревням, и только местами попадались новые деревни. Несмотря на то что наше движение несло крестьянам много горя, мы часто встречали здесь хороший прием, а иногда прямо радушие. Движущаяся лавина, как саранча, поедала запасы, часто бесплатно; были случаи своеволия, раздевания богатых и бедных; брали сани, фураж, но со всем этим население как-то мирилось за редкими исключениями. Трагедии разыгрывались из-за лошадей – их жители прятали в заимки, угоняли в леса. Но те, кто терял свою лошадь или она выбилась из сил, находили спрятанное. Споры, жалобы, вмешательство старших начальников. И все же в конце концов лошадь отбивалась, так как если удавалось отбить ее у одного, то приходил другой нуждающийся и брал. Это одно из самых мрачных воспоминаний за время движения. Общее впечатление от продвижения по сибирским селам таково, что население было равнодушно к провалу Белого движения, равнодушно к разным воззваниям красных, но жалело нас как людей и как-то примирялось с теми несчастьями, что приносили проходящие.