В этом было начало внутренней борьбы, которая не замедлила и велась затем вплоть до эвакуации Забайкалья и даже позже в Приморье, так как атаман не стал определенно и твердо на какую-нибудь одну точку зрения, а оставил во главе угла сохранение власти. Головокружительно быстро, без особых трудов, без военных знаний или талантов, вынесенный волной смуты наверх и призванный играть большую роль, он цепко ухватился за свое место, за свой титул.
Когда мы прибыли в Читу – во второй половине февраля, настроение там было совсем не твердое. Перед приходом, по рассказам, чуть не выехал даже атаман. Все, кто мог, выбирались в полосу отчуждения или Владивосток и таким образом уходили окончательно из армии. Остались те, кому деваться было некуда или кто решил быть вкупе до конца. Надежд на хорошее будущее не было, но, во-первых, прежде всего хотелось немного отдышаться, благо обстановка позволяла, а во-вторых, в глубине еще таилась надежда: время работает на нас, Сибирь испробует прелести большевизма и, быть может, мы вместе дождемся лучших времен. Когда же выяснилось, что японцы пока не уходят и на Пасхе они перед самой Читой дали сильный щелчок красным, настроение несколько окрепло – надежда на возможность отсидеться, устроиться, усилиться, окрепнуть увеличилась.
Первое время по прибытии в Читу большинство из нас просто отдыхало, не заглядывая вперед. Атаман шел как будто навстречу пришедшим и начал удаляться от своих прежних сотрудников; главным лицом в армии являлся Войцеховский. Не знаю, было ли известно атаману, что уже в Чите Войцеховский собирал снова начальников частей с тем, чтобы обсудить вместе, что делать дальше, чего держаться. К этому времени была выяснена обстановка в полосе отчуждения, неблагоприятная для атамана, а также выяснено положение во Владивостоке. Власть областной земской управы расценивалась раньше как терпимая, если она окончательно отмежуется от советской России; теперь выяснено, что она не большевистская только в силу особых условий – присутствия японцев.
Между прочих был задан вопрос и об отношении к атаману. Большинство заявило, что атаман лично приемлем, а вот часть его помощников, а главное целую кучу безответственных лиц, надо переменить. Надо обезвредить барона Унгерна, являющегося сверхатаманом, несмотря на подчиненное положение. Обсуждался вопрос и о дальнейшей борьбе, при условии, что в Забайкалье стоят японцы. Признано, что в этот момент без них положения не удержать, что они нужны и что нужно действовать на фронте с ними сообща. Такое совещание, конечно, показывает на нездоровую обстановку. Пока атаман чувствовал себя шатко, он соглашался на главенство в военных делах Войцеховского, но как только обстановка несколько упрочилась и он сам разобрался в прибывших и увидел их слабые места, начались трения, начались несогласия, выявилась рознь.
Мелочи ежедневной жизни давали много пищи для всяких недоразумений. Войцеховский решил наводить порядок в армии, не считаясь с положением и принадлежностью к той или иной части нарушителей порядка; такие нарушители из забайкальских обитателей прятались за спину атамана и находили защиту; Войцеховский старался держать в своих руках все армейские вопросы, а помимо него шли к атаману, и тот разрешал их, нарушая единство управления и единообразие отношений.
Предполагалось, что в Чите будет один штаб, для чего командующий армией считался одновременно начальником штаба главнокомандующего. А все же оставался как бы другой штаб – помощника атамана по военной части. Атаман развил у себя такую систему назначений, наград и чинопроизводства, что окончательно развратил военнослужащих; всякий, кто хотел, мог добиться награждения. Войцеховский добился, что все должно идти через него, а все же были исключения.
Не знаю всех недоразумений, но в конце апреля Войцеховский ушел. Свой уход он объяснил тем, что, помимо его желания, обстановка сделала его как бы лидером оппозиции атаману, а спасение только в единении. Может быть, другому лицу удастся лучше сплотить воедино все забайкальские группировки. На его место прибыл генерал Лохвицкий[51], но положение не изменилось. Лохвицкий также не мог закрыть глаза на попустительство со стороны атамана Семенова, допускаемое им для своих близких приятелей. На этой почве скоро возникли недоразумения. Не мог он допустить особого положения для барона Унгерна и его частей, по которому те делали, что хотели. Забайкальские части тоже были на каком-то ином положении, так как командиры их имели, по старой памяти, прямой доступ к атаману.
51
Лохвицкий Николай Александрович, р. 7 октября 1868 г. в Москве. Из дворян Санкт-Петербургской губ., сын присяжного поверенного. 4-й Московский кадетский корпус, Константиновское военное училище (1889), академия Генштаба. Офицер л. – гв. Измайловского полка. Генерал-лейтенант, начальник 1-й Особой дивизии во Франции. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; с 30 июня 1919 г. в прикомандировании к штабу Верховного главнокомандующего, с 14 июля 1919 г., в августе 1919 г. командующий 2-й армией, с 27 апреля до 22 августа 1920 г. командующий Дальневосточной армией, с 2 июня по 1 октября 1920 г. одновременно начальник штаба главнокомандующего всеми вооруженными силами российской восточной окраины. На 8 января 1922 г. во Владивостоке, член общества офицеров гвардии на Дальнем Востоке. В эмиграции с 1923 г. во Франции, с 1927 г. председатель Общества монархистов-легитимистов. Генерал от инфантерии. Умер 5 ноября 1933 г. в Париже.