Мы не знаем, где умирают угри. Может, они гибнут после нереста, погружаясь в пучину? А их детей, стекловидных и прозрачных угрят, сотни километров несёт Гольфстрим. Угрятам, а они не крупнее листка вербы, понадобится три года, чтобы добраться до устьев тех рек, где жили их отцы и матери. Самцы остаются в устьях и тут дожидаются возвращения повзрослевших самок. Десятки лет живут они в реках. И здесь-то мы ловим их — узколобых или широколобых, зелёных или иссиня-чёрных. А уцелевшие вновь отправляются за тысячи километров в Саргассово море. Учёные ломают голову над тем, что толкает к этому угрей и как отыскивают они дорогу. Птицы — по звёздам и солнцу, а вот как под водой, на большой глубине, определяют направление угри? По дну? Используя магнитное поле Земли? Или они обладают незаурядным чувством ориентации?
Тогда вопросы эти не казались мне столь уж сложными. Ведь там, у берегов Америки, они родились, туда они и возвращаются. Домой дорогу найдёт всякий. Там они родились, там они хотят составить пары, а потом и умереть. Они плывут с такой одержимостью, что, когда пробьёт их час, угрей не останавливают никакие препятствия. Но некоторые они преодолеть не в силах. Они словно ничего не видят перед собой. Захваченные потоком, они попадают в турбины и погибают. Рассказывают, что угри обходят большие плотины по мокрой траве, продираются сквозь сети, расставленные рыбаками и браконьерами. В море глаза их увеличиваются, чтобы видеть лучше, а желудок сокращается. Они меняют цвет, становятся серебристыми. И все плывут к цели, ни на миг не теряя надежды.
Человек перегородил реки, возвёл высокие плотины, загрязнил воду нефтяными отходами, и угрям не стало житья. А потом человек понял, что без угрей не обойтись, и стал завозить мальков в устья рек самолётами, в ящичках, обложенных мхом и льдом. Он выпустил угрят в реки, чтобы через несколько лет выловить их. Но кто поможет попасть назад тем, самым выносливым, которые преодолели поставленные нами заслоны?
Я лежал у костра, и голова моя раскалывалась от этих дум. Я больше не подбрасывал сучьев в огонь. Светало. На мельнице погасла лампочка.
Угрям, понятно, не до забав. И никакая у них не ядовитая кровь. Да и с чего ей быть ядовитой? Наша мама играет с угрями, когда отец их наловит. Она гладит рыбину по брюшку, пока та не вытянется в струнку и не заснёт. И может, угрю снятся сны? Может, ему даже чудится, будто он птица или сверхзвуковой самолёт и незачем ему так долго отыскивать море, богатое водорослями?
Рассвело. Отец зашёлся кашлем, поднялся и отправился за удочками и угрём. Я поплёлся за ним.
Когда мы подошли к ольхе, на которой висела сетка, глаза у нас полезли на лоб. Сетка была вся в слизи. Видно, мы проиграли, а это было приспущенное знамя. Угорь головой расширил маленькую ячейку сетки, потом, очевидно, сжался и выскользнул. Он свалился на мокрую траву и дополз до воды. Мне понравилось, что отец не ругался, а сказал только:
— Ушёл.
Потом зевнул, уставший, невыспавшийся, и прибавил:
— Прекрасная была ночь!
Такая она и была. Человек прожил прекрасную ночь, и не надо ничего ловить.
Я стоял подле ольхи и всё смотрел, как заворожённый, на пустую сетку, думая о том, что этот угорь тоже не потерял надежды, что он всё-таки увидит однажды Саргассово море.