Примерно на полпути я заметил фары, свернувшие с шоссе. Спустившись в придорожную канаву, зашлепал по воде. Машина, не сбавляя скорости, пророкотала мимо. Вытянув голову, я услышал, как заскрипели шины, сойдя с асфальта на посыпанную щебнем автомобильную дорожку. Мотор замолк, погасли фары, стукнула дверца. Звука входной двери не послышалось, но сквозь деревья проступило светлое пятно, вроде отдернули шторы на окнах или зажгли в прихожей свет.
Я пошел к дому по вымокшему газону. Между мной и домом стояла машина. Пистолет лежал в боковом кармане, так что я мог к нему дотянуться и не вывихнуть при этом плечо. Машина была темной, пустой и теплой. Заглянув в боковое окно, увидел ключи, висевшие в приборной доске — самоуверенности Канино не откажешь. Обойдя машину, по дорожке, посыпанной шебнем, приблизился к окну и прислушался — ни голосов, ни шороха, только быстрый стук дождевых капель по жестяной водосточной трубе.
Я продолжал слушать: никаких громких звуков, всюду тихо и спокойно. Он пустит в дело свой низкий, тягучий голос, она ему скажет, что помогла мне и я обещал, что позволю им отсюда смыться. Он моему обещанию не поверит, так же как и я ему не поверил бы. Поэтому долго там они не останутся. Уедет и заберет ее с собой. Достаточно подождать.
Но ждать я не мог. Придвинув пистолет к левой руке, изогнулся и, захватив горсть щебня, неуклюже, боком, швырнул в окно. Слабая попытка — очень мало щебня попало сквозь сетку в стекло, но даже несколько камешков произвели впечатление рухнувшей преграды.
Отбежав к машине, я скорчился за ней у подножки. В доме тем временем погас свет — и все. Уставившись на ступеньку, я ждал. Никакого движения. Канино был чересчур осторожен.
Выпрямившись, я спиной вперед втиснулся в машину, нащупал ключ зажигания и повернул его. Стал шарить ногой, но стартер был, вероятно, в приборной доске. В конце концов я его отыскал, и нагретый мотор мгновенно заработал — мягко, спокойно заурчал. Выбравшись из машины, я скорчился возле задних колес.
Хотя меня трясло в ознобе, я понимал, что этот последний мой финт выманит Канино: ведь без машины он пропал. Затемненное окно стало сантиметр за сантиметром открываться. Потом оттуда полыхнуло пламя и прогремели три выстрела. В машине со звоном разлетелись стекла. Я выдал болезненный вопль, перешедший в дрожащие стоны, затем изобразил бульканье, захлестываемое кровью, и закончил отвратительным глухим хрипеньем. Исполнено было отлично — самому понравилось. Канино тоже пришлось по душе: я услышал, как он смеется — торжествующе, нагло, открыто.
С минуту было тихо — по-прежнему шелестел дождь и ровно урчал мотор. Потом дверь тихонько открылась, и оттуда скользнула фигура с чем-то белым вокруг шеи: ее воротник. Она шагнула по веранде страшно скованно, словно деревянная кукла. За ее спиной, напряженно скорчившись, прятался Канино. Картина страшная и одновременно смешная.
Спустилась по ступенькам — я уже видел белое застывшее лицо. Направилась к машине — его охранный щит на случай, если я окажусь в силах плюнуть ему в глаза. В шорохе дождя зазвучал ее голос — тихий, бесцветный:
— Ничего не вижу, Лаш, стекла запотели.
Он что-то проворчал, и она резко дернулась всем телом, словно от толчка пистолетом в спину. Зашагала дальше к темной машине. Я уже видел его за нею — шляпу, часть лица, широкие плечи. Девушка вдруг остановилась и закричала. Это был высокий, прекрасный, пронзительный выкрик, сразивший меня, как хороший хук слева:
— Я его вижу! В окно — он за рулем, Лаш!
Канино схватил наживку. Отшвырнув ее в сторону, прыгнул вперед, выбросив руку. Темноту прорезали новые три вспышки пламени, опять зазвенело стекло. Одна пуля отлетела рикошетом, врезавшись в дерево за мною. А мотор мерно продолжал работать.
Пригнувшись, я смотрел на серое пятно его лица, судорожно подсчитывая. Если у него револьвер, то барабан мог уже опустеть. Однако — не обязательно. Сделал шесть выстрелов, но в доме после трех мог перезарядить его. Надеюсь, перезарядил — мне не хотелось накрыть его с пустым оружием. Только это мог оказаться и пистолет-автомат.
Я подал голос:
— Ну как, готово?
Он повернулся ко мне. Может, было бы прилично позволить ему стрельнуть разок или дважды, просто как джентльмену старой школы. Только в руках у него по-прежнему было оружие, и я не мог больше ждать. Во всяком случае не столько, чтобы прослыть джентльменом старой школы. Я сделал четыре выстрела, прижав кольт к ребрам. Схватившись обеими руками за живот, он упал, уткнувшись лицом в мокрый щебень. И больше не издал ни звука.
И Серебристая Головка не издала ни звука — застыла под хлещущими струями дождя. Обойдя Канино, я отшвырнул ногой его пистолет, потом подошел к нему и, согнувшись набок, присев, поднял. Так и подошел к Серебристой Головке. Она, как заведенная, повторяла: