Чтобы объяснить и оправдать Свою политику братания с грешниками, Иисус рассказал народу несколько образных притчей.
Для начала Он сравнил Себя с врачом, который вкладывает свои силы в исцеление больных и рискует при этом подхватить заразную болезнь. Именно так Он ответил на возмущенные расспросы фарисеев о том, почему Он ест и пьет с мытарями и грешниками. «Не здоровые имеют нужду во враче, — сказал Он, — но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мк. 2:15–17).
И опять, когда фарисеи возроптали, говоря: «Он принимает грешников и ест с ними» (Лк. 15:2), Иисус сравнил Себя с пастухом, потерявшим одну из ста своих овец. Пастух не махнет рукой на потерявшуюся овцу и не станет сидеть и ждать, что она, может быть, все же доковыляет до родного загона. Скорее, он оставит остальные девяносто девять, которым нечего бояться, и пойдет на поиски одной, заблудившейся, а потому находящейся в опасности. Он будет разыскивать ее, пока не найдет, а потом будет радоваться, что наконец отыскал ее, и захочет поделиться этой радостью с соседями и друзьями (Лк. 15:3–6). Одним словом, Иисус отличался от фарисеев «благодатью», той Божьей инициативой, которая сначала отыскивает, а потом спасает заблудшего грешника. Стивен Нилл писал: «Великий и удивительно честный еврейский ученый Монтефиоре, задавшись вопросом о том, какие моменты учения Иисуса были для него совершенно новыми (если такие, конечно, были), обнаружил, что новизна заключается как раз здесь. Раввины утверждали, что если грешник вернется к Богу, то Бог примет его. Но они никогда не говорили, что Божья любовь отправляется на поиски грешника туда, где он заблудился. Однако в Евангелии все именно так и есть»[125].
Как пастуху была дорога одна из ста его овец, так и женщине из следующей притчи была дорога одна из ее десяти монет. Может быть, эта drachma, серебряная монета, которую она потеряла, была для нее не просто Деньгами, но и имела какую–то иную ценность. Может, это было одно из ее украшений или одна из десяти серебряных монет, которые палестинские женщины в те дни носили в знак своего замужества, — что–то вроде современного обручального кольца. В любом случае, не найдя монету на месте, женщина решила ее отыскать. Ей даже в голову не пришло примириться с потерей. Вместо этого она зажгла лампу и подмела весь дом, усердно заглядывая во все уголки, пока не нашла свою пропажу. И также как радовался пастух, отыскав пропавшую овцу, так и женщина, найдя свою монету, обрадовалась и созвала подруг и соседей, чтобы и они радовались вместе с ней. Точно так же, заключает Иисус, «бывает радость на небесах», «радость у ангелов Божиих» даже об одном, всего одном кающемся грешнике! (Лк. 15:8–10) Этой–то радости и не было у фарисеев. Они не радовались; они роптали.
Самая длинная притча еще об одной пропаже (притча о блудном сыне) также подчеркивает фундаментальную истину о Божьем сострадании, но развивает эту тему еще глубже и вплетает сюда еще одну, второстепенную — о старшем брате. Божья благодать в служении Христа, уже показанная в притчах о враче, пастухе и женщине, теперь является нам и в образе отца. Совсем нетрудно узнать в блудном сыне «мытарей и грешников», а в старшем брате — самих фарисеев (Лк. 15:11–32).
Не стоит преуменьшать безнравственность младшего сына. Признаваясь после возвращения: «Я согрешил», он говорил правду. Он утратил наследство из–за собственной глупости и потерял всяческое достоинство из–за своего греха. Ниже опускаться было уже некуда. Он не только лишился всего имущества, но и сам оказался погибшим и заблудшим.
Но все это время отец высматривал его на дороге и не терял надежды. Его терпение не поколебалось. Любовь его не увяла. Он упорно ждал. И когда он наконец–то заметил вдали своего мальчика, возвращающегося домой, когда тот еще был далеко, отец сразу же «сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его».
Здесь опять подчеркивается инициатива благодати. Отец не стал дожидаться, пока сын дойдет до дома, а выбежал ему навстречу, чтобы привести его домой. Он не хотел, чтобы сын искупил свою вину, не захотел сделать его рабом (чего тот вполне заслуживал). Он мгновенно восстановил его во всех сыновних правах и почтил его перстнем, обувью и лучшей одеждой. Он даже не стал дожидаться, пока сын закончит каяться в грехах; он перебил его, отдавая слугам приказание устроить праздник.
Но как только отец и весь дом стали веселиться, на их пиршество упала мрачная тень: старший брат угрюмо отказался войти на праздник. Узнав о причине музыки и танцев, он рассердился и не захотел присоединиться к пирующим, несмотря на уговоры самого отца. Он обиделся на то, что его повесе–брату был оказан такой прием, — особенно потому, что его собственная сыновняя преданность казалась ему совсем неоцененной и невознагражденной. В его образе мы видим таких людей, которым религия представляется раздачей заслуженных наград, а само понятие благодати кажется несправедливым, даже безнравственным. Он не знал вины, которую нельзя было бы искупить человеческими достижениями; ему было незнакомо не заслуженное нами Божье прощение; не знал он и небесной радости о кающихся грешниках. Он был суровым, угрюмым, высокомерным в своей праведности и безжалостным. Пока другие веселились, он, надувшись, стоял в стороне. Короче, он был настоящим фарисеем. А о фарисеях Эдершайм писал вот что: «У них не было Благой Вести для погибших; им было нечего сказать грешникам»[126].