Для фарисеев Христово общение с грешниками было непозволительным компромиссом с грехом; они не понимали, что там происходило на самом деле. Они не видели, что это было выражением Божьего сострадания по отношению к грешникам.
Отношение христианской церкви
Переходя от I столетия к XX, нам нужно спросить себя, как же относится к таким вот отверженным, к изгоям нынешняя христианская церковь? По–фарисейски или по–христиански? Боюсь, что часто по–фарисейски. Это значит, что церковь склонна (и всегда была склонна) к тому, чтобы устраниться от мира и предоставить его самому себе. Евангельские церковнослужители тоже не избежали такой тенденции, хотя на самом деле это является отклонением от истинно евангельского характера. Можно привести много примеров и показать разные причины такого общего отношения к неверующим. Позвольте мне остановиться на четырех из них, которые представляются мне наиболее распространенными.
1. Первой причиной является простое, неприкрытое, фарисейское самодовольство, проистекающее из уверенности в собственной праведности. Так мыслит старший брат из притчи о блудном сыне (неважно, высказывает он это вслух или нет): «Пусть грешник варится в собственном соку. Он получает то, что заслужил; так ему и надо». Об этом прямо мы не говорим, но именно такими мы и предстаем перед всем остальным миром. Для человека постороннего церковь часто выглядит не радушным и приветливым домом, но местом запретов, самодовольной удовлетворенности по отношению к самим себе и сурового осуждения по отношению ко всем остальным. Неверующие иногда говорят, что в миру они находят больше дружелюбия, больше сострадания и понимания человеческой слабости, чем в церкви. Им кажется, что церкви не хватает тепла; подчас они находят ее даже бесчеловечной.
Говоря все это, я вовсе не призываю, чтобы церковь поощряла человеческие грехи или махнула рукой на необходимость покаяния. Просто мне очень хотелось бы, чтобы она предлагала людям то, что Дейвид Шеппард, во время своего служения в Семейном центре «Мэйфлауер», называл «неосуждающей дружбой». Иначе создается впечатление, что церковь существует для святых, а не для грешников. Действительно, состоит она из «святых» в новозаветном смысле этого слова: каждый христианин принадлежит Богу и «святому» («отдельному, особому») народу Божьему Но, будучи святыми, мы все же остаемся грешниками. Наша природа греховна, и ноги наши то и дело спотыкаются. Мы еще не достигли совершенства и не стали непорочными. Скорее, Божья благодать поставила нас на путь, идя по которому мы и характером, и поведением станем такими, какими Он нас уже видит, — а именно, Его святыми.
Так что «святость» церкви больше относится к ее положению и заключается, скорее, в ее принадлежности Богу, в ее призвании и грядущей судьбе, нежели в ее нынешней деятельности. Фарисейство — это ложная претензия на святость, ложный взгляд на церковь. Оно превращает ее в заповедник для безукоризненно респектабельных членов общества, в музей редких духовных экспонатов. Церковь перестает быть тем, чем призвана: госпиталем для выздоравливающих грешников, убежищем для беспомощных и общедоступной гостиницей для странников и пилигримов.
Аббат Миконни спрашивает, что произошло бы в средней поместной церкви, если бы в нее зашел недавно покаявшийся воинственный коммунист, воевавший с «опиумом для народа», или женщина с панели. «Примут ли их? — спрашивает он. — Или мы принимаем Марию Магдалину только потому, что про нее написано в Евангелии? Интересно посмотреть, что будет, если такая Мария Магдалина зайдет на одно из наших собраний! Мы читаем о том, как не хотели иерусалимские евреи–христиане принимать к себе Савлагонителя, когда тот появился перед ними в качестве новообращенного. Как мы удивляемся их поведению! Хотел бы я посмотреть на Савла, зашедшего на одно из наших церковных „братских общений!"»[127]