Легко смеяться над этими иудеями–фарисеями; наше христианское фарисейство далеко не так забавно. Может, мы и не трубим перед собою, но нам нравится видеть свое имя в списках людей, прилежно отдающих десятины и пожертвования. Может, мы и не молимся на перекрестках, но нам нравится, когда за нами закрепляется репутация людей, дисциплинированных в своей молитвенной жизни. Может, мы и не надеваем рубища, не посыпаем голову пеплом, но уж если мы решили попоститься, то нам, конечно, хотелось бы, чтобы об этом узнали все.
С другой стороны, христианская набожность — это тайная набожность. Слово «тайно» заметно выделяется во всей этой части Нагорной проповеди, так как повторяется шесть раз. Так, в ст. 3,4 говорится, что если уж мы даем милостыню, то мы не только не должны никому рассказывать о своей христианской щедрости, но и не разрешать левой руке знать, что в этот момент делает правая. Это значит, что нам не нужно самодовольно напоминать себе о собственном поступке и поздравлять себя с таким достижением. Напротив, давая, мы должны как можно меньше думать о себе.
Для молитвы (ст. 6) нам следует отправиться в свою комнату и закрыть дверь — не только для того, чтобы никто не мешал и чтобы не отвлекаться самому, но и для того, чтобы никто нас не видел. И там, в уединении и тайне, мы и должны молиться своему Отцу, «Который втайне» (ст. 6).
Точно также во время поста (ст. 17, 18) нам следует умыть лицо и помазать голову. Это вовсе не значит, что мы должны делать со своим лицом и волосами что–то из ряда вот выходящее. Христианская набожность не занимается «лицемерием наоборот» и не заменяет унылую физиономию лучезарной улыбкой, не сходящей с лица ни при каких обстоятельствах. Нет, нам следует просто умыться и причесаться, как обычно. Тогда, не видя у нас на лице или в прическе ничего странного, никто и не догадается о том, что происходит втайне.
И в каждом случае показные благочестивые поступки оказываются обычными уловками фарисеев. Христианское благочестие обычно остается за кулисами.
Альтернативные мотивы
За этой разницей в форме и способе проявления благочестия кроются разные мотивы. Публично демонстрируя свою праведность, фарисей руководствуется одним побуждением: привлечь к себе внимание людей и завоевать их восхищение. В сущности, фарисеи были человекоугодниками. Они совершали добрые дела «перед людьми», при всех, «чтобы показаться пред людьми» (ст. 1, 5, 16), и творили милостыню, «чтобы прославляли их люди» (ст. 2).
Иисус обозначил это религиозное шоу словом «лицемерие». И когда Он велел Своим ученикам остерегаться «закваски фарисейской», то имел в виду не только само их учение, но и то, как они себя дели (ср.: Мф. 16:5–12 и Лк. 12:1—3). Слово hypokrites (лицемер) означает актера, который играет на сцене роль (ср. лицедей) и притворяется тем, кем на самом деле не является. На нем надета маска. Его внешность нельзя назвать настоящей; это всего лишь грим. Лицемер в религии — это то же самое. Он играет в «притворяшки» и делает это для того, чтобы все вокруг его увидели (греч. theathenai — ср. с русским словом «театр»). Значит, он дает театральное представление перед публикой. И делается это ради того, чтобы показать себя и сорвать побольше аплодисментов.
Трагедия всего этого заключается в том, что к щедрости, молитве и посту просто нельзя относиться подобным образом. Ибо они представляют собой реальные дела, совершаемые реальными людьми. Обратив их в притворство, мы погубим их. Милостыню дают для того, чтобы облегчить страдания неимущих. Молится человек затем, чтобы радоваться общению с Богом. Постимся мы для того, чтобы сдерживать себя ради какого–то духовного блага. Но лицемеру неинтересно подлинное предназначение этих дел. Он использует их для того, чтобы удовлетворить свое тщеславие. Он дает не для пользы другого, но для себя. Он молится не для того, чтобы искать Божьего лица, но ради собственной славы. Он постится не для того, чтобы научиться воздерживаться, но для того, чтобы показать себя. На деле он просто пользуется Богом и собратьями–людьми (или делами, предназначенными для того, чтобы чтить Бога и спасать их) в угоду собственному самодовольству. Он превращает религию и милосердие в показной парад, чтобы еще больше возвеличить свое «я».