Среди членов-корреспондентов Императорской академии наук по разряду физических наук на 10 отечественных имён приходилось 38 (!) зарубежных.
Зато по разряду историко-филологических наук «свои» преобладали: 16 на 14. Что ж, разводить псевдоисторические и окололитературные турусы на колёсах российские интеллигенты всегда были горазды…
Вот каковыми оказываются цифровые дополнения к мнению американца Грэхэма.
Однако этот профессор обнаружил способности не только учёного, а ещё и карточного шулера, когда заявил, что такую особенность советской науки, как необычайно большая роль центральной власти, советское правительство якобы унаследовало от своего царского предшественника. Чуть позднее мы увидим, как центральная царская власть «поддерживала» русскую науку, а что касается молодой советской науки, то надо сказать, что в первые годы Советской власти внимания к науке было больше на словах, чем на деле, потому что на иное не всегда хватало средств.
И хотя уже в двадцатые годы наука в СССР находилась в лучшем положении, чем в царское время, на её серьёзное развитие сил тогда не было. Тем не менее ниже я приведу характерное свидетельство крупного советского оптика, потомка обрусевших шведов Сергея Фриша – между прочим, никогда не ущемлявшегося при Советской власти сына и внука сенаторов и внучатого племянника Председателя Государственного Совета Российской империи!
Учитель Фриша, профессор Бурсиан, сразу после революции ворчал: «Наши комиссары – вчерашние полуграмотные рабочие. Они думают, что всякий наш учёный, если он из прежних, перекинется к буржуям. Нет, нас никогда не пустят за границу. Мы обречены на полный отрыв от мировой науки». Однако с начала двадцатых годов начались длительные научные командировки за границу.
Пример любимца Резерфорда Петра Капицы лишь наиболее известен, но более чем не единичен. Фриш пишет:
«Во второй половине 20-х годов советская физика быстро продвинулась вперёд и во многих направлениях получила мировое признание. Эти успехи были вызваны не только возникновением большого числа щедро финансируемых институтов, но и широким общением советских учёных со всей мировой наукой».
Фриш уже двадцатые годы оценивает как бурный рост. Но на самом деле качественный скачок пришёлся как раз на те годы, которые сиятельные братья Голицыны воспринимали как гибель России. Если в 1929 году научно-исследовательских институтов и их филиалов было в СССР 438, то к концу 1932 года – уже 1028.
Но это был лишь разбег. В 1929 году страна имела двадцать тысяч научных работников, а через десять лет – почти сто тысяч.
Уже в 1928 году «папа советских физиков» Абрам Фёдорович Иоффе, пользовавшийся у Сталина большим авторитетом, организует Первый Всесоюзный съезд физиков. В Москву приехало и много иностранцев, среди которых блистали Дирак, Бриллюэн, Борн, Дебай…
После недели московских заседаний съезд переехал по железной дороге в Горький, а оттуда на специально зафрахтованном пароходе доехал до Сталинграда.
Заседания продолжались на пароходе и в больших университетских городах Казани и Саратове.
Из Сталинграда поездом перебрались в Орджоникидзе, а оттуда автомобилями – в Тбилиси.
В Тбилиси съезд официально закрылся, но большинство ещё поехало на море, в Батуми, и уж оттуда стали разъезжаться по домам.
И в таком воистину празднике мысли проявлялось действительно заинтересованное внимание центральной власти к нуждам и проблемам русской науки и учёных России. То есть лишь в России Сталина высшая власть – впервые с петровских времён – начала относиться к науке и учёным как к национальному достоянию.
Но вот двое «учёных», Жорес и Рой Медведевы, заявляют, что наука-де в СССР «не стала… главным двигателем технического и экономического прогресса» и что она якобы всё время лишь «возрождалась», а развитие техники шло путём копирования того, что было достигнуто в других странах.
Что ж, во-первых, чтобы что-то с толком скопировать, и самому надо много знать и уметь.
Во-вторых, если пользоваться не «испорченными телефонами» медведевых, а знать историю развития науки и техники, то можно понять, что в истории России Сталина имеется лишь один масштабный пример технического копирования, который был обусловлен не соображениями исторического цейтнота(как в Атомной проблеме), а действительно прорывными достижениями другой державы. Я имею в виду «ракетный» отрыв от остальных развитых стран Третьего рейха, где Вернер фон Браун с сотрудниками уже во время войны добился выдающегося научно-технического успеха, создав баллистическую ракету Фау-2. Но здесь от немцев катастрофически отстали все, включая Америку. Причём США не только пошли по пути копирования немецкой техники, но и вообще не смогли обойтись без таланта фон Брауна.
Россию же в космос вывел со своими сотрудниками – воспитанниками эпохи Сталина – русский инженер Сергей Королёв. Да и аббревиатуру, относящуюся к первой советской атомной бомбе РДС-1, её создатели расшифровывали как «Россия делает сама», хотя имела хождение и другая неофициальная расшифровка: «Реактивный двигатель Сталина».
А вот в науке и технике России досталинской – царской положение было совершенно иным.
За одиннадцать с половиной лет до Первого Всесоюзного съезда физиков, в январе 1917 года, профессор Богданович на заседании Комиссии по изучению производительных сил России, созданной при Императорской академии наук стараниями академика Вернадского, делал доклад «О месторождениях вольфрама в Туркестане и на Алтае».
Шла война… Вольфрам – это быстрорежущая сталь и, значит, возможность удвоенного выпуска шрапнели.
Богданович закончил сообщением:
– Итак, господа, для изучения туркестанских руд необходимы 500 рублей.
– А наш запрос в правительство? – поинтересовался профессор Ферсман.
– Недавно получен очередной ответ – денег в казне нет. Собственно, господа, как вы знаете, правительство отказывает нам вот уже два года.
Читатель! Богданович не оговорился, и здесь нет описки. У царизма не находилось ПЯТИСОТ РУБЛЕЙ на экспедицию. А по росписи государственного бюджета на 1913 год последний царь России Николай II получал 16 миллионов на нужды Министерства Императорского двора, да ещё 4 миллиона 286 тысяч 895 рублей «на известное его императорскому величеству употребление».
И это – не считая его доходов от личных земель и прочего.
И это – только царь! А ведь была ещё и свора великих князей и прочих бездельников из «августейшей фамилии».
Таким вот был кандидат телеканала «Россия» на первое место в русской истории…
Богданович уныло поблёскивал очками, и тогда встал академик Крылов, математик и кораблестроитель. Тоном твёрдым и раздраженным одновременно он сказал:
– Что касается Туркестана, тут всё просто – вот пятьсот рублей. Для спасения армии, погибающей от отсутствия снарядов.
– А Алтай? – не унимался Ферсман.
– С Алтаем сложнее… – Крылов задумался, потом ответил: – Карл Иванович не указал, что рудники находятся на землях великих князей Владимировичей…
И вдруг взорвался:
– Это чёрт-те что! Царская семья захватила в свои руки ещё и вольфрамовые месторождения Забайкалья! Вот где уместна реквизиция или экспроприация…
Неловко протиснулась в заседание комиссии тишина, но тут же перешли, впрочем, к другому вопросу. Насчёт пятисот рублей было занесено в протокол, а вот насчёт династии…
Эта ситуация полностью документальна вплоть до диалога… Так что вольно было американцу Грэхэму обвинять Сталина в «безумных темпах» индустриализации и коллективизации.
Темпы определялись простым расчётом.
Вот 1929 год с его крестьянством уровня прошлого века и наукой – уже ушедшей от былой неприкаянности при царе, но ещё не ставшей крупной производительной силой.
А вон там – год 1939-й. Год, по трезвым оценкам, выводящий мир в эпоху нового серьёзного военного противостояния.
Разница – всего десять лет.
За этот срок надо было пройти путь от сохи до танка Т-34, штурмовика «Ил-2» и мобильных систем реактивной артиллерии БМ-13, более известных как «катюша».