Не стану уж говорить вам, что мы оба побежали было к одному необыкновенно большому дубу, с очень широкой кроной, который высился метрах в 20–30 от кустарника, на открытом месте, чтобы спрятаться под ним от дождя. Но не успели мы до него добежать, как молния ударила и в этот дуб.
Тогда мы оба поняли, что Бог уберег нас, и предоставили дождю мочить нас, сколько ему было угодно, только бы нам оставаться в воле Божией. И после этого омовения, ниспосланного свыше и принятого нами со всей любовью, мы обняли друг друга и поняли, что Бог зримо хранит нас и помогает нам, но и без жертвы тоже нельзя.
Когда мы в другой раз были с отцом Клеопой, мы спали — я у корней одной большой ели, а Батюшка у другой такой же большой, метрах в двух-трех друг от друга. И тут змея выползла из того места, где спал я, и направилась к отцу Клеопе. И я ему сказал:
— Батюшка, змея ползет!
Говорит:
— Оставь ее, пусть тоже погреется.
Мы искренне вели себя так. Мы не делали этого демонстративно, такое не пристало нам, мы хотели только одного — подчеркнуть истинный путь спасения, который в действительности находится для каждого из нас не где-нибудь, а только на кресте, понимая, что крест — это самое славное дело на земле, дело, которое дало Спасителю власть судить.
А через короткое время в ель, под которой я спал, ударила молния, так что от нее осталась одна только коряга. Это дало мне пищу для размышлений, но я не хотел вдаваться в подозрения, предрассудки и абстракции. Я смотрел на вещи со всей серьезностью в переживаемый момент, понимая, что когда переживаешь момент, самое главное — сохранять самообладание, чтобы не сойти на опасный путь.
Таким образом, рядом с отцом Клеопой по монастырям, по лесам я невыразимо высоко ценил его совестливость как служителя Божия, и разумеется, его духовное присутствие продолжается.
Он очень склонялся к подвигу. А я — больше к обычному состоянию, к трезвению. По этому вопросу у нас было много споров, и я объяснял ему, почему так будет лучше, приводя в пример его братьев[44].
Отец Герасим наш спал в гробу, подстелив овсяной соломы, с крестом, как на кладбище, в головах и возил землю в тачке, говоря, что он томит коня (то есть плоть). То есть был очень ревностен к подвигу.
Брат Василий, поступивший в монастырь одновременно с отцом Клеопой, был самым старшим из братьев. Он нес послушание у овец, поя дойны[45]. Он называл Матерь Божию «Владычица». Он знал Псалтирь наизусть, но не смотрелся таким подвижником, как отец Герасим. И даже когда ему предложили пойти в лес, в пустыню, он выдал такую фигуру речи:
— Я бы пошел в пустыню, если б вы мне разрешили взять кадушку брынзы с собой.
Итак, явно, что этот человек был трезвенным, и, таким образом, он стал для меня аргументом в защиту моей точки зрения, я ставил его в пример даже его братьям, которые были какие-то святые. Брата Василия забрала Матерь Божия спустя три дня после того, как бесы избили его во дворе монастыря с такими криками, что там собрался весь монастырь.
И я так сказал отцу Клеопе:
— Не был ли брат Василий небеснее, чем подвижник Герасим?
Он сказал мне:
— Да! Так сказал и отец Паисий.
И после этого отец Клеопа стал говорить мне о трезвении, так что я получил большую пользу. Важность трезвения. Да!
У него было одно большое желание, когда мы жили в пустыне. Очень часто он повторял мне свою просьбу, чтобы, если он умрет, я отнес его в Сихастрию. Мне не очень представлялось, что мы умрем, но в любом случае я заверил его, что волоком, кое-как я отнесу его. И теперь, когда Бог судил взять его к Себе, — потому что полагаю, что разверзлась земля, чтобы принять его тело, но разверзлось и небо, чтобы принять его душу, — я говорю себе, я, напряженно переживавший те моменты вместе с ним: «Ей, отец Клеопа, умер ты на своем месте, таком дорогом, которое ты считал настоящим небом на земле».
Сихастрия остается не сравнимой с другими монастырскими обителями нашей страны. На такую великую высоту эту святую обитель не могу сказать, что вознес кто-нибудь иной, кроме отца Клеопы.
У нее было то преимущество, что настоятелем ее был отец Иоанникий Морой, семью которого в Зернештах я знал. Затем, в определенный момент нашей жизни в Сихастрии митрополит Севастиан определил, чтобы 30 монахов из Сихастрии пошли и заселили монастырь Слатина в уезде Ба́я (ныне Сучава), великую ктитори́ю Александра Лэпушняну[46], где и сам он погребен. А меня взяли из монастыря Сихастрия в Библейский институт в Бухарест, где я рисовал и занимался скульптурой. Отец Клеопа настаивал, чтобы я тоже пошел в Слатину, но я рассчитывал на Библейский институт. Случилось, однако, что миниатюрные фигурки и рисунки, которые я делал там, ослабили мне зрение, и на обследовании мне запрещено было работать с миниатюрами. Я получил двухмесячный отпуск, пошел в Слатину, и более не вернулся оттуда по благословению Патриарха, и стал жить в монастыре Слатина.
44
Монах Герасим и брат Василий, о которых далее пойдет речь, были родными братьями старца Клеопы.
46
Александр III Лэпушняну — один из великих и благочестивейших господарей Молдовы, правил ею в 1552—1561 и 1564—1568 гг.