Он остался в своем мире, все более и более известным и все более и более вдохновляемым на дела великой духовной красоты, ибо не было ничего, о чем бы ты спросил его, а он не ответил бы, или чего-нибудь неясного для ума и сердца отца Клеопы.
Говорю вам, что мне была дана великая радость и душевный мир — потому что это очень важно в истории жизни и подвижничестве монаха — радость, что эти отцы воспитали меня. И я скажу, что они — Божии люди, и значит, Бог дает мне как послушание и священство.
Я почитал его всю жизнь как великого посланника Божия на нашу землю Румынскую, в монашестве нашем христианском. Эти случаи сильно подвигли меня к жертвенности, к отваге и героизму, без которых нельзя быть названным героем Христовым.
Мы виделись время от времени, и в последний визит, который я совершил в Сихастрию отсюда, из Текиргёла, в 1996 году, ибо я нахожусь на другом конце страны, отец Клеопа настоятельно попросил меня, чтобы я приехал и когда он умрет, для последнего благословения.
— А если я вас приглашу на свою смерть?
Он не принял этого дела.
Я действительно больше не смог к нему поехать, потому что я один здесь. А теперь, на его смерть, вы представляете, насколько я обязан был не отсутствовать, особенно притом, что были тысячи и тысячи людей.
Я уверен, что если вы не понимаете меня, то отец Клеопа меня поймет, что должен соблюдаться порядок, который действительно, несомненно благословен Богом, — ходить на похороны друг друга, — но если твои дела священнические, духовнические, монастырские пострадают из-за того, что ты пошел исполнить только форму традиции, в то время как в сердце твоем присутствует душа того, кто ушел, то, конечно, нехорошо делать ничего, кроме одного того, что служит истине.
Я поминаю отца Клеопу всю жизнь. Поминаю не потому, что таков обычай или традиция — «великий Клеопа!», — а поминаю как великого служителя Божия, работавшего Ему на протяжении более семидесяти лет, который говорил со всей силой то, что нужно было услышать людям о святом нашем спасении, то есть о вечной жизни, о той радостной встрече возле Благого нашего Бога.
И я не скорбел. Он смотрел на смерть как на необходимость, смотрел на смерть как воин, учащий людей умению умирать. Так, как я сказал одному генералу, который предложил мне остаться в армии, когда я служил, и спросил меня, что бы я сделал с подчиненным мне офицерством, если бы стал генералом и мне поручили командование. Я ответил ему:
— Я научил бы их умению умирать.
Отец Клеопа был герой, он говорил людям так, как будто говорил для себя. Потому что когда говоришь так, то это дело, проверенное твоей собственной совестью, которую он — трудно говорить все о нем… — он имел эту совесть.
ЖИЗНЬ В ПУСТЫНЕ
Старец Клеопа Воспоминания о жизни в горах[48]
— В день святой Параскевы, 14 октября, я взял палку в руки, листва на деревьях в лесу наполовину была опавшая, наполовину еще украшала деревья, и, окончив свое правило там, в колибе, подумал: пойду-ка и я в горы. И пошел. Когда закончил все правило, глотнул немного чаю с кусочком хлеба и что там у меня еще было и отправился в лес, чтобы получше узнать эти места.
И дохожу до одного места, а там было болото, знаешь, как оно бывает в лесу, покрытое травой. Росли там лопухи, трава, но знаете сколько ее? Осенью трава жухнет, а та, что на болоте, стоит зеленая. Сижу на пенечке усталый, я ведь ушел от колибы, может, на километр, а то и на два, и всё в гору. И там, посреди этого болота, вижу вдруг пучок голубеньких цветов.
Я, сидя на этом пне, вспомнил, какая бывает служба святой Параскеве в Яссах: вот сейчас служит митрополит, там настоятели, как это было, когда бывал и я у святой Параскевы. Я смотрел дальше, там видны были только лесные петушки, из тех, что с красными гребешками, черные, они стучат так: «Чак, чак, чак» — и продалбливают ствол и выклевывают из него червячков. Страшные такие… Они похожи на черных дятлов, но сильнее их. Только их я встречал там. Было много поваленных деревьев, но никто их не убирал, не видно было следов ни топора, ни пилы.
— Петушки большие?
— Лесные петушки — это не те петушки, что водятся в березах или в терновнике, они больше тех зеленых дятлов, что залетают сюда, и у них красный гребешок, как у петуха. И они только так кричат и стучат по пню, чтобы выклевать червячков. И смотрел я на них, как они кричали там, слушал их и смотрел, один. И пошел я к середине болота и взял те голубенькие цветочки в руку. А они, ведь была уже осень, на них легла как бы роса какая-то утром, и не исчезала эта роса. Она стояла на них словно слезинки, а лепестки у них внутри были точно фиалка, и это желтое пятнышко посередке, они словно плакали… Я смотрел на них: такие красивые и такие нежные, что было изумительно смотреть на них. И подумал я: «Господи, как же украсил вас Бог!» И ты глянь, вот уже несколько раз ложился иней там, в лесу, а поскольку была еще листва на деревьях, то он их не коснулся. И посреди этих зарослей травы, этого мятлика широколистного, они прятались там. Увидел я это и посмотрел на них, и у меня потекли слезы: «Ты глянь, какая красота у одних только этих цветов! И как же их украсил Господь! А как не побил их иней, как же заботится о них Бог!»
48
Запись беседы 1970-х гг. с отцом Клеопой о периоде его отшельничества в горах Стынишоа́ра [Овчаренка]. —