— Господи Боже, да он же пьян!
Среди окружавших меня пронесся гул недовольства. Но настоятель (Каллиопий) нагнал меня сзади и пристыдил:
— Ты знаешь, что он не смыкал глаз с позавчерашнего дня? Он же бдит в храме, он молится, чтобы не пришли русские.
Клеопа остановился среди паломников, сомкнувшихся вокруг него нерушимой стеной, направился в мою сторону и поприветствовал меня дружески:
— Ты пришел? Добро пожаловать! Я давно тебя ждал.
Он пригласил меня в свою келию. Умылся и, оживившись, предложил мне сопроводить его на прогулке. Изрядных два часа я шел за ним по извилистым горным тропкам. Говорил он все время. Я был не евши, и он собирал мне ягоды и травы. Он проповедовал, и проповедь его перемежалась цепью забавных историй из его жизни, излагаемых им, словно неким Ионом Крянгэ[93] святым.
По возвращении он говорил народу речь с веранды. Он представил меня людям как брата, приехавшего издалека, испытанного, и просил тех, кто ждал с вечера, принять меня в свои ряды.
Думая о том, как он постится, я тоже не ел. Уходя, я едва смог оторваться от его глаз, проницательных и в то же время кротких.
Вечером, в Агапии, я рассказал матери Евстохии об его советах. Я не подозревал тогда, что моя поездка в Сихастрию в те дни, когда хаос в стране нарастал, войдет в литературу.
Когда я вернулся в Бухарест, Патриарх мне сообщил, что я приглашен на короткое заседание с некими «товарищами» в Центральный Комитет:
— Делай абсолютно что хочешь, не забывай, что ты свободен!
— И что мне им сказать?
— Дело твое!
Я пошел пешком, чувствуя сильное беспокойство в животе. Лифт, к которому меня подвел какой-то военный, сильно задергавшись, тронулся, и это было небезопасно, как мне показалось. Мой сопровождающий успокоил меня:
— Он так сопротивляется нам, он ведь был сделан еще до нашего времени.
Мы поднялись еще по лестнице и вошли в какой-то зал; меня там ожидали три персоны: начальник, державшийся как все начальники в Румынии, секретарь с карандашом в руке и третий, которого я определил как слушателя, судя по его гигантским ушам. Начальник сказал несколько слов для начала, но быстро осекся, поскольку забыл сменить тон обычного политрука. Продолжал он уже голосом вкрадчивым, мелодичным…
— Господин профессор, мы знаем, что вы ни на минуту не растерялись, когда узнали, что стало возможным вторжение одного из государств, соседствующих с нами.
— Вы следили за мной?
Слушатель заулыбался так, будто он раскусил лимон.
— Разумеется, вы догадались, что это было только в целях вашей охраны. Вы утверждали перед всеми вашими знакомыми, что русские не придут, и даже публично говорили на вокзале в Фэлтиченах и саду Копоу в Яссах, настойчиво повторяя вашу убежденность в том, что не случится ничего. Вы не связались с вашим посольством, как это сделали все германские туристы. Вы не были в американском посольстве и ни в каком другом по ту сторону того, что вы называете «железным занавесом». Вы что-нибудь знаете? Что? Что вам известно?
В этот миг меня осенила идея:
— Конечно, знаю.
Слушатель мрачно каркнул:
— Откуда?
Председатель зазвонил в колокольчик; появился официант:
— Желаете кофе?
— Кофе, — велел он. Затем продолжил своими медоточивыми устами: — Это так, вы знаете что-то?
Попытался и я заговорить тоном председателя, но неудачно. Я так полагаю, потому что дознаватели не поняли моего юмора.
— Знаю от Клеопы.
Все трое застыли с открытыми ртами, как перед дантистом. Они не поняли. Председатель подал знак секретарю: будь начеку, пиши все! Тот увеличил скорость кругов над своим блокнотиком.
— Особа? Это кто еще такая? Шпионка?
— Не такая, а такой.
— Безразлично. Что он сказал?
— Он сказал, чтобы мы не боялись: русские не войдут. Была большая смута на небе. Но помолилась Матерь Божия, чтобы не излилась чаша. Чтоб не обрушилось наказание, как всегда, на румын.
Председатель разозлился, слушателя не на шутку объяла ярость. И тут слабенький треск разорвал наше молчание. Но ничего серьезного не случилось. Это карандаш потрясенного секретаря сломался.
93
Ион Крянгэ (1837— 1889) — классик румынской литературы, знаменитый сказочник. Был родом из Хумулешт, окончил духовную семинарию и служил диаконом, в 1872 г. был лишен сана.